Карл Маркс - Собрание сочинений, том 1

Далее! Подсудимого следует всячески защищать, подсудимый непогрешим и неприкосновенен, как король, и не может поступать неправильно, т. е. вообще ничего не может сделать, а если он что и сделает, это считается недействительным. Подсудимый может признаться в своём преступлении, но это ему нисколько не поможет. Закон устанавливает, что он не достоин доверия; если не ошибаюсь, в 1819 г. один человек обвинил свою жену в нарушении супружеской верности после того, как она во время болезни, которую сочла смертельной, созналась в этом своему мужу; но защитник жены возразил, что признание обвиняемой не может-де служить основанием, и жалоба была отвергнута. Непогрешимость подсудимого находит затем своё отражение в формах судопроизводства, которыми облечён английский суд присяжных и которые представляют собой такое исключительно богатое поле для крючкотворства адвокатов. Просто невероятно, какие смехотворные формальные ошибки могут свести на нет весь процесс. В 1800 г. один человек был признан виновным в подделке банкнот, но освобождён от наказания, потому что его защитник ещё до вынесения приговора открыл, что в фальшивом банковом билете имя было обозначено сокращённо Bartw, тогда как в обвинительном акте было написано полностью Bartholomew. Судья, как сказано, счёл возражение достаточным и оправдал изобличённого. — В 1827 г. в Винчестере одна женщина была обвинена в детоубийстве, но оправдана на том основании, что в протоколе осмотра трупа присяжные «под своей присягой» («The jurors of our Lord the King upon their oath present that, etc.») заверили, что произошло то-то и то-то, а следовало написать «под своими присягами» («upon their oaths»), так как тринадцать присяжных принесли не одну, а тринадцать присяг.

Год назад в Ливерпуле был пойман на месте преступления и задержан мальчик, укравший у кого-то платок из кармана; дело происходило в воскресенье вечером. Отец мальчика возразил, что полицейский незаконно задержал его, ибо по закону никто не имеет права в воскресенье заниматься той работой, которой зарабатывает себе пропитание, а следовательно, полиция никого не имеет права задерживать в воскресенье. Судья согласился с этим доводом, но при дальнейшем допросе мальчик сознался, что он вор по профессии, и судья наложил на него штраф в пять шиллингов за то, что он в воскресенье занимался своим профессиональным трудом. Я бы мог привести сотни таких примеров, но и приведённые уже достаточно говорят сами за себя. Английский закон защищает непогрешимость обвиняемого и обращается против общества, для охраны которого он собственно и существует. Как в Спарте, наказывается не преступление, а глупость, с какой оно было совершено. Всякая защита обращается против того, кого она хочет защитить; закон хочет защитить общество и нападает на него; он хочет защитить подсудимого и вредит ему, ибо ясно, что всякий, кто слишком беден, чтобы противопоставить официальному крючкотворству такого же крючкотвора-защитника, будет иметь против себя все те формы, которые были созданы для его защиты. Кто слишком беден, чтобы выставить защитника или соответствующее количество свидетелей, погиб, если его дело является сколько-нибудь сомнительным. Он получает на предварительный просмотр только обвинительный акт и первоначально данные мировому судье показания и, следовательно, не знает подробностей собранных против него улик (а как раз для невиновного это опаснее всего); он должен тотчас же, по предъявлении обвинения, отвечать, а говорить он имеет право только один раз; если он не исчерпает всех возражений, если отсутствует свидетель, которого он не счёл необходимым вызвать, — он погиб.

Но венец всего — постановление, что двенадцать присяжных должны вынести свой вердикт единогласно.

Их запирают в одной комнате и выпускают не раньше, чем они придут к единому решению, или же судья убедится, что их невозможно привести к единогласию. Но это совершенно бесчеловечно и настолько противно всей человеческой природе, что делает смешным требование от двенадцати человек, чтобы они были совершенно одинакового мнения по одному вопросу. Но это последовательно. Инквизиционный процесс пытает обвиняемого телесно или духовно, суд присяжных объявляет обвиняемого непогрешимым и пытает свидетелей перекрёстным допросом, нисколько не уступающим суду инквизиции, пытает даже присяжных; подай ему приговор, хотя бы из-за этого должен был погибнуть мир; присяжных запирают и держат как в тюрьме, пока они не вынесут приговора; и если им действительно вздумается сдержать свою присягу, то создают новый состав присяжных, процесс начинается снова и так далее, пока либо обвинитель, либо присяжные не устанут от борьбы и не сдадутся на милость и немилость. Это достаточное доказательство того, что всё судопроизводство не может существовать без пыток и во всяком случае является варварством. Но иначе и быть не может; если захочешь добиваться математической достоверности в вещах, не допускающих этого, нельзя не впасть в нелепость или варварство. Практика опять-таки обнаруживает, что за всем этим скрывается; на практике присяжные облегчают себе дело и со спокойной совестью нарушают свою присягу, если иначе нельзя. В 1824 г. в Оксфорде присяжные однажды не могли прийти к соглашению. Один твердил: виновен, остальные одиннадцать — невиновен. Наконец, заключили сделку; единственный инакомыслящий написал на обвинительном акте: виновен, и удалился; затем пришёл старшина с остальными присяжными, взял бумагу и к «виновен» приписал «не» (Уэйд, «Английская история»). — Другой случай рассказывает Фонбланк, редактор «Examiner», в своей книге «Англия при семи правлениях» [206]. Здесь присяжные тоже не могли прийти к соглашению и в конце концов прибегли к жребию: взяли две соломинки и стали тянуть; было принято мнение той стороны, которая вытянула более длинную соломинку.

Поскольку мы уже занялись юридическими учреждениями, рассмотрим дело несколько ближе для полноты обзора правового состояния Англии. Как известно, английский уголовный кодекс — самый строгий в Европе. Ещё в 1810 г. он нисколько не уступал в варварстве Каролине [207]: сожжение, колесование, четвертование, вырывание внутренностей из живого тела и т. д. были излюбленными видами наказания. Правда, с тех пор самые возмутительные мерзости были отменены, но в уложении о наказаниях всё ещё сохранилась нетронутой масса дикостей и гнусностей. Смертная казнь полагается за семь видов преступлений (убийство, государственная измена, изнасилование, содомия, кража со взломом, грабёж с насилием, поджог с целью убийства), да и этими рамками смертная казнь, ранее гораздо более распространённая, была ограничена только в 1837 году. Но кроме смертной казни английский уголовный закон знает ещё два изысканно варварских вида наказания: ссылку на каторгу, где доводят до озверения при помощи общества людей, и одиночное заключение, где доводят до озверения при помощи одиночества. Трудно придумать более жестокие и гнусные наказания, чем эти два наказания, которые с систематической последовательностью губят жертву закона физически, духовно и морально и доводят её до скотоподобного состояния. Сосланный преступник попадает в такую бездну деморализации, отвратительного скотства, что человек с наилучшими задатками должен пасть там в течение шести месяцев; у кого станет охоты читать отчёты очевидцев о Новом Южном Уэльсе или острове Норфолк, согласится со мной, что всё сказанное выше далеко ещё не отражает действительности. Находящийся в одиночном заключении доводится до безумия; образцовой тюрьме в Лондоне уже после трёхмесячного существования пришлось передать в Бедлам трёх помешавшихся, не говоря уже о религиозном помешательстве, которое обычно ещё сходит за нормальное состояние.