Владимир Эрн - Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение

Теперь мы можем ответить на вопросе: где душа Сковороды?

Душа его в борении.

Ему нужно было до конца почувствовать и осознать свой хаос. Его душа, как «африканский олень», наглоталась ядовитых и ненасыщающих впечатлений жизни, и ему нужно было, чтобы воля его, обратившись в прескорого оленя Библии, помчалась к целительным горным источникам божественной Мудрости.

Мы наметили (насколько было возможно) основные черты душевной статики Сковороды. Теперь нам станут яснее краткие сведения о том динамическом самоопределении Сковороды, которое можно назвать его основным жизненным решением.

«Не успел он приехать из Троице — Сергиевой лавры в Переяславль, как разумный Тамара поручил знакомым своим уговаривать его, чтоб паки к сыну определился он учителем. Сковорода не соглашался, зная предрассудки его, а паче домашних его, но приятель его, будучи упрошен от Тамары, обманом привез его в деревню к нему ночью спящего.

Старик Тамара не был уже тот гербовый вельможа, но ласковый дворянин, который хотел ценить людей по внутреннему достоинству их. Он обласкал его дружески, просил быть сыну его другом и руководствовать его в науках. Любовь и откровенное обхождение его сильнее всегда действовали над Сковородою. Он остался у Тамары, с сердечным желанием быть полезным, без договора, без условий.

Уединение способствует размышлениям. Сковорода, поселясь в деревне, подчиня докуку нужд необходимых попечению любимого и возлюбившего его господина, обеспеча себя искренностью его, предался любомудрию, т. е. исканию истины.

Ах поля, поля зелены,

Поля цветами распещрены!

Ах, долины, яры,

Круглы могилы, бугры!

Ах вы вод потоки чисты! Ах вы берега трависты!

Ах ваши волоса, Вы, кудрявые леса!..

Пропадайте думы трудны,

Города премноголюдны,

А я с хлеба куском Умру на месте таком.

Сковорода нашел, наконец, подходящие условия. Всегда из города он стремился в деревню. Теперь, среди родной, любимой им природы, живя у людей, которые его любили, освобожденный от всяких внешних забот, он мог сосредоточиться и все силы своего духа устремить на решение внутренних вопросов.

«Часто в свободные часы от должности своей он удалялся в поля, рощи, сады для размышления.

Рано поутру заря спутницей ему бывала в прогулках его и дубравы собеседники глумлений (забав) его.

Лета, дарования душевные, склонности природные, житейские звали его попеременно к принятию какого‑либо Состояния жизни. Суетность и многозаботливость светская представлялась ему морем, обуреваемым беспрестанно волнами житейскими и никогда плывущего к пристани душевного спокойствия не доставляющим».

Сковорода был менее всего нерешительным. Затруднения, им испытываемые, имеют характер глубоко внутренний. Ему нужно было найти себя и уже по себе осознанному найти себе соответствующее место в жизни.

Когда впоследствии харьковский губернатор Щербинин, наслышавшись о Сковороде и призвав его к себе, спросил, почему Сковорода «не возьмет себе никакого известного состояния», Сковорода ответил:

— Милостивый государь! Свет подобен театру. Чтобы представить в театре игру с успехом и похвалою, берут роли по способностям… Я долго рассуждал о семи по многом испытании себя увидел, что не могу представить на театре света никакого лица удачно, кроме низкого, простого, беспечного, уединенного: я сию ролю выбрал, взял и доволен…

— Но друг мой! — продолжал Щербинин, отведя его особенно из круга, — может быть, ты имеешь способности к другим состояниям, в общежитии полезным, но привычки, мнение, предуверение…

— Если б я почувствовал сегодня, — прервал Сковорода, — что могу без робости рубить турков, то с сего же дня привязал бы я гусарскую саблю и надев кивер, пошел бы служить в войско. Труд при врожденной склонности есть удовольствие. Пес бережет стадо день и ночь по врожденной любви и терзает волка по врожденной склонности, несмотря на то, что и сам подвергается опасности быть растерзан от хищников. Склонность, охота, удовольствие, природа, сила Божия, Бог есть то же. Есть склонности, есть природы злые и сии суть явление гнева Божия. Человек есть орудие, свободно и вольно подчиняющее себя действию и любви Божей, т. е. живота или гнева Божия, т. е. суда — добра или зла, света или тьмы. Сие напечатлено ощутительно на кругообращении дня и ночи, лета и зимы, жизни и смерти, вечности и времени. Бог есть Бог живота или любви и Бог суда или гнева. Все твари суть грубые служебные органы свойств сих Верховного Существа: один человек есть благороднейшее орудие Его, имеющее преимущество свободы и полную волю избрания, а потому цену и отчет за употребление права сего в себе держащее».

Чувство свободы и чувство ответственности переполняли Сковороду в момент избрания окончательного жизненного пути — отсюда углубленность и значительность этого периода жизни Сковороды, ибо он принимал решение на всю жизнь. В напряженности внутренней борьбы он прежде всего отвергает саму идею внешнего жизненного самоопределения. Он не хочет стать ни монархом, потому что таков один из обычных путей, ни занять какую‑нибудь светскую должность, потому что таков другой из обычных путей. Он ставит перед собой задачу: не себя втиснуть в какое‑нибудь из существующих вакантных мест в жизни, а творчески создать себе такое положение в жизни, которое бы ему соответствовало. И вот основное его решение: стать творцом своей жизни, положить в основу своего внешнего самоопределения самоопределение внутреннее.

У Ковалинского остались записки Сковороды, относящиеся к этому времени. Вот отрывок из них:

«В полночь ноября 24 числа 1758 года, в селе Каврай (у Тамары) казалось во сне, будто я рассматриваю различные охоты житья человеческого, по разным местам. В одном месте я был, где царские чертоги, наряды, музыки, плясания, где любящиеся то пели, то в зеркала смотрелись, то бегали из покоя в покой, снимали маски, садились на богатые постели и проч.

Оттуда повела меня сила к простому народу, где такие же действия, но особенным образом и порядком производились. Люди шли по улице со стеклянницами в руках, шумя, веселясь, шатаясь, как обыкновенно в черном народе бывает; также и любовные дела сродным себе образом происходили у них. Тут поставя в один ряд мужеск, а в другой женский пол, рассматривали, кто хорош, кто на кого похож и кому достоин быть парою.

Отсюда шел я в постоялые домы, где лошади, упряжь, сено, расплаты, споры и прочее слышал».

Это чисто фаустовское начало видения имеет таинственное продолжение.

« Наконец сила ввела меня в храм некий, обширный и прекрасный: тут яко бы в день сошествия Святого Духа служил я литургию с диаконом и помню, что возглашал сие громко: «яко свят еси Боже наш» и прочее до конца. При сем по обоим хорам пето было протяжно «Святый Боже». Сам же я с диаконом, пред престолом до земли кланяясь, чувствовал внутренне сладчайшее удовольствие, которого изобразить не могу. Однако и тут человеческими пороками осквернено. Сребролюбие с кошельком таскается и, самого священника не миная, почти вырывает в складку. От мясных обедов, которые в союзных почти храму комнатах отправляемы были и в которые из алтаря многие двери находились, во время литургии дух проникал до самой святой трапезы. Тут я видел следующее ужасное позорище. Как некоторым недоставало к явствию птичьих и звериных мяс, то они одетого в черную ризу человека, имевшего голые колена и убогие сандалия, убитого в руках держа, при огне колена и икры жарили и мясо с истекающим жиром отрезывая и отгризывая жрали, и сие делали акибы некие служители. Я не стерпя страда и свирепства сего, отвратил очи и вышел.