Пауль Тиллих - Систематическая теология. Том 3

Понятие «блаженный» (makarios, beatus) может быть фрагментарно применено к тем, кто охвачен божественным Духом. Этим словом обозначается такое состояние сознания, в котором Духовное Присутствие вызывает ощущение осуществления, и это ощущение не может быть нарушено негативностями в других измерениях. Ни телесные, ни психологические страдания не могут расстроить «трансцендентного счастья» состояния блаженства. В конечных существах этот положительный опыт всегда соединен с осознанием его противоположности — состояния несчастья, отчаяния, отчужденности. Это «отрицание негативного» придает блаженству его парадоксальный характер. Но существует и вопрос о том, истинно ли это также и для вечного блаженства. Без элемента негативности нельзя представить себе ни жизни, ни блаженства.

Термин «вечное блаженство» приложим как к Божественной Жизни, так и к жизни тех, кто в ней соучаствует. В случае как Бога, так и человека мы должны задаться вопросом о том, какова же та негативность, которая делает возможной жизнь вечного блаженства. Эта проблема серьезно поднималась философами становления. Если человек говорит о «становлении» Бога, то тем самым он привносит негативный элемент;

здесь выдвигается положение об отрицании того, что остается позади в каждый момент становления. В такого рода учении о Боге жизнь наиболее подчеркнуто приписывалась Богу. Однако на этой основе трудно дать интерпретацию идее вечного блаженства в Боге, поскольку в понятии

вечного блаженства подразумевается всецелое осуществление. Фрагментарное осуществление может привести к созданию временного, но не вечного блаженства; всякое ограничение божественного блаженства было бы ограничением божественности божественного. Философы становления могут ссылаться на те библейские положения, в которых Богу приписываются раскаяние, труды, терпение, страдание и жертва. Подобные выражения видения Бога живого приводили к тем идеям, которые были отвергнуты церковью, — к так называемому патрипассионистскому учению о том, что Бог как Отец страдал в страданиях Христа. Однако такое утверждение слишком уж очевидно противоречит фундаментальному теологическому учению о бесстрастии Бога. По суждению церкви это низвело бы Бога на уровень страстных и страдающих богов греческой мифологии. Однако отрицание патрипассионизма не решает вопроса о негативном в блаженстве Божественной Жизни. Современная теология — за крайне редкими исключениями — пытается совсем избежать этой проблемы — либо игнорируя ее, либо называя ее непостижимой божественной тайной. Однако избежать этого невозможно ввиду всей значимости этого вопроса для наиболее экзистенциальной проблемы теодицеи. Люди в «пограничных ситуациях» не примут бегства в божественную тайну в этом пункте, если оно не используется и в других пунктах — как, например, в учении церкви о всемогуществе Бога и его вездесущей любви — в том учении, которое требует интерпретации ввиду повседневного опыта негативности существования. Если теология избегает отвечать на подобные экзистенциальные вопросы, то она пренебрегает своей задачей.

Теология должна всерьез принимать проблемы философов становления. Она должна стараться соединить учение о вечном блаженстве с тем негативным элементом, без которого жизнь невозможна и блаженство перестает быть блаженным. Природа самого блаженства такова, что она требует негативного элемента в вечности Божественной Жизни.

Это ведет к следующему утверждению: Божественная Жизнь — это вечное преодоление негативного; именно в этом и состоит ее блаженство. Вечное блаженство — это не состояние неподвижного совершенства, и философы становления правы, отрицая подобное понятие. Однако Божественная Жизнь является блаженством через борьбу и победу. Если мы спросим, каким образом блаженство может быть соединено с тем риском и с той неопределенностью, которые принадлежат природе серьезной борьбы, то мы должны вспомнить то, что было сказано о серьезности искушений Христа. В этом обсуждении серьезность искушения и уверенность в общении с Богом описывались как совместимые. Это может быть аналогией — и более чем аналогией — вечного тождества Бога с самим собой, что не противоречит его исхождению из себя в негативности существования и амбивалентности жизни. В своем самоизменении он не утрачивает своего тождества; такова основа динамической идеи вечного блаженства.

Вечное блаженство приписывается также и тем, кто соучаствует в Божественной Жизни, причем не только человеку, но всему тому, что есть. Символ «нового неба и новой земли» указывает на универсальность блаженства в осуществленном Царстве Божием. В следующей главе будет обсуждаться отношение вечности к индивидуальным личностям. Сейчас же мы должны спросить: «Что означает символ вечного блаженства для универсума помимо человека?». В библейской литературе существуют указания на ту идею, что природа соучаствует в явлении и в восхвалении божественной славы; однако там имеются и другие фрагменты, в которых говорится о том, что животные исключены из божественного попечения (Павел), а ничтожность человека видится в том факте, что он не лучше цветов и животных (Иов). Если говорить о первой группе выражений, то природа так или иначе соучаствует (символически это выражено в видениях Апокалипсиса) в божественном блаженстве, тогда как во второй группе природа и человек из вечности исключены (большинство частей Ветхого Завета). В унисон с тем, что мы уже говорили об «эссенци-ализации», может прозвучать и то решение, что все вещи — поскольку они сотворены благими — соучаствуют в Божественной Жизни в соответствии с их сущностью (сравним это с учением о том, что сущности являются вечными идеями в божественном уме, как в позднем платонизме). Конфликты и страдания природы в условиях существования и то чаяние ею спасения, о котором говорит Павел (Римл., глава 8), служат обогащению сущностного бытия после того, как произошло отрицание негативного во всем, что имеет бытие. Такие соображения, конечно, являются почти поэтически-символическими, и их не стоило бы трактовать так, как если бы они были описаниями объектов или событий во времени и пространстве.

Некоторые положения предыдущих пяти разделов относились к Царству Божию «над» историей или к Жизни Вечной вообще. Все измерения жизни были включены в рассмотрение предельного telos'a становления. Теперь же мы должны вычленить измерение духа и тех индивидуальных личностей, которые являются его носителями. Индивидуальные личности всегда были в центре эсхатологического воображения и мышления — и не только потому, что мы сами в качестве человеческих существ являемся личностями, но также и потому, что судьба личности детерминирована ею самою в том, в чем она не подчинена иным измерениям жизни, кроме измерения духа. Человек как конечная свобода имеет отношение к Жизни Вечной, отличное от отношения существ, находящихся под началом необходимости. Отношение человека к вечному характеризует осознание элемента «должно быть» и, вместе с ним, осознание ответе! венности, вины, отчаяния и надежды. Все временное имеет «телеологическое» отношение к вечному, однако один только человек осознает это; и это осознание дает человеку свободу отвернуться от него. Христианское утверждение трагической универсальности отчуждения подразумевает то, что каждое человеческое существо отворачивается от своего telos'a, от Жизни Вечной, в то же самое время к ней и устремляясь. Это делает понятие «эссенциализации» глубоко диалектичным. Telos человека как индивида детерминирован теми решениями, которые он принимает в существовании на основе потенциальностей, данных ему судьбой. Он может свои потенциальности растратить — хотя и не полностью, — и он может их и осуществить — хотя и не всецело. Таким образом символ Предельного Суда обретает особую серьезность. Разоблачение негативного как негативного в личности может оставить для Жизни Вечной совсем немного позитивного. Оно может быть и сведением к малости, но может быть и возведением к величию. Оно может означать и крайнюю скудость в отношении к осуществленным возможностям, но оно может означать и чрезвычайное их богатство. Малое и великое, бедное и богатое являются относительными ценностями. Поскольку они относительны, они противоречат тем абсолютным суждениям, которые появляются в религиозном символизме, — таким, как «утрата или обретение», «погибель или спасение», «ад или небо», «вечная смерть» или «вечная жизнь». Идея степеней эссенциализации подрывает абсолютность этих символов и понятий.