Гилберт Райл - Понятие сознания

Вышеприведенное рассуждение является вполне оправданным возражением против такого анализа утверждений типа того, что спящий может читать по-французски или что сахар растворим в воде, который интерпретирует такие утверждения, постулируя факты сверхъестественного рода. Такую ошибку совершала старая схоластическая философия, когда допускала, что диспозициональные слова обозначают либо особые скрытые начала или причины, т. е. вещи, либо процессы, существующие или происходящие в каком-то особом мире, являющемся тенью нашего настоящего. На самом деле истина состоит в том, что предложения, содержащие слова типа «могло бы», «возможно», «было бы, если бы», вовсе не сообщают нам какие-то факты-тени. Но отсюда вовсе не следует, что такие предложения не имеют никакой функции. Функция сообщения фактов является лишь одной из многообразных функций, которые выполняют предложения.

Не требуется особых аргументов, чтобы показать, что вопросительные, повелительные предложения и предложения в сослагательном наклонении служат не для сообщения о существовании каких-то вещей или событий, но для Других целей. Но, к сожалению, нужны особые аргументы, чтобы стало ясно, что есть множество имеющих значение (положительных и отрицательных) повествовательных предложений, служащих не для сообщения фактов, но для других целей. До сих пор имеет силу нелепое допущение, что каждое истинное или ложное предложение утверждает или отрицает то, что называемый в нем объект. Или множество объектов обладают некоторым свойством. На самом деле некоторые утверждения служат этой цели, а некоторые — нет. Книги по арифметике, алгебре, геометрии, праву, философии, формальной логике и экономической теории содержат очень мало фактических утверждений или не содержат вообще. Вот почему мы называем соответствующие области знания «абстрактными». Книги по физике, метеорологии, бактериологии или сравнительному языкознанию содержат очень мало подобных утверждений, хотя они могут сообщать нам, где мы можем найти таковые. Технические журналы, литературная критика, проповеди, речи политиков и даже расписания поездов могут быть более или менее информативными, и информативными они могут быть по-разному, но они преподносят нам весьма мало единичных категорических истин относительно свойств или отношений.

Оставив в стороне большую часть предложений, которые должны не только сообщать факты, перейдем прямо к законам. Ибо, хотя высказывания о том, что такие-то индивиды имеют такие-то способности, склонности, тенденции и прочее, сами по себе не являются утверждениями законов, однако некоторые их черты лучше всего можно будет прояснить лишь после обсуждения особенностей предложений, выражающих законы.

Законы часто формулируются в грамматически неполных повествовательных предложениях. Но их можно выражать, кроме всего прочего, также и в гипотетических предложениях типа: «Если то-то и то-то, то будет то-то и то-то». Например: «Если тело оставить без опоры, оно будет падать с таким-то ускорением». Гипотетическое предложение можно назвать законом, только если оно является «переменным» или «открытым» гипотетическим утверждением, если его антецедент содержит выражения типа «любой», «всякий раз, когда» и т. п. Именно в силу этой своей черты закон применим к отдельным случаям, даже если в его формулировке нет упоминаний о них. Если я знаю, что более длинный маятник колеблется медленнее, чем более короткий, пропорционально тому, насколько он длиннее, то, зная, что мой маятник на три дюйма длиннее, чем данный, я могу вывести отсюда, насколько медленнее он будет колебаться. Знание этого закона не предполагает знания именно об этих двух маятниках. Утверждение закона не содержит сообщения об их существовании. Однако знание или понимание закона включает знание того, что если могут существовать определенные объекты, удовлетворяющие антецеденту закона, то они должны удовлетворять также и его консеквенту. Мы должны научиться использовать утверждения об отдельных фактах, прежде чем мы научимся использовать утверждение закона, которое применяется или может применяться к ним. Утверждения в форме законов принадлежат более сложному и утонченному уровню дискурса, нежели тот, к которому принадлежат подпадающие под этот закон фактуальные утверждения. Подобие этому алгебраическое утверждение лежит на другом уровне рассуждения, нежели подчиняющееся ему арифметическое утверждение.

Утверждения законов бывают истинными или ложными. Но их истинность и ложность принадлежит иному типу, нежели истинность и ложность фактуальных предложений, к которым должен применяться этот закон. Они выполняют разные задачи. Принципиальное различие можно сформулировать следующим образом. Стремление установить закон предполагает, по меньшей мере, желание найти способ, позволяющий из одних фактов выводить другие факты, объяснять одни факты с помощью других фактов, вызывать или препятствовать появлению определенных положений дел. Закон — это, так сказать, проездной билет, позволяющий его обладателю двигаться от одного фактуального утверждения к другим. Он также позволяет получать объяснения данных фантов и добиваться реализации желательных положений дел, отталкиваясь от уже существующего. В самом деле, мы не будем считать освоившим закон такого ученика, который может только повторять его формулировку. Точно так же, чтобы считать ученика овладевшим правилами грамматики, таблицей умножения или правилами шахматной игры, мы должны убедиться, что он умеет применять данные правила в конкретных ситуациях. Поэтому любой учащийся, знающий закон, должен быть в состоянии применять его в конкретных выводах относительно отдельных фактов, объяснении фактов, а также, возможно, в вызывании или предупреждении определенных событий. Научить закону — это, помимо прочего, научить, как с его помощью можно получать что-то новое в теоретическом или практическом плане, исходя из конкретных фактов.

Иногда утверждают, что если мы открываем закон, позволяющий из наличия каких-то болезней выводить существование определенных бактерий, то мы тем самым обнаруживаем существование новой сущности, а именно причинной связи между данными бактериями и данными болезнями, и, тем самым, новое знание относительно того, что существуют не только больные люди и бактерии, но и невидимая связь между ними. Подобно тому, как поезд не может двигаться без рельсов (говорят сторонники такого подхода), так и бактериологи не могли бы переходить от клинических наблюдений над больными к предсказанию наблюдения определенных бактерий под микроскопом, если нет хотя и ненаблюдаемой, тем не менее, реальной связи между объектами этих наблюдений.