Гилберт Райл - Понятие сознания

Аргументы в пользу субъективности вторичных качеств фактически держатся на любопытной вербальной уловке. Такие прилагательные, как «зеленый», «сладкий» и «холодный», приравниваются к прилагательным, выражающим чувства дискомфорта и их противоположности, например, «ослепляющий», «аппетитный», «обжигающий» и «промозглый». Но даже и при этом желаемого вывода, как мы видели, ниоткуда не следует. Назвать воду «до боли горячей» не значит сказать, что говорящий или кто-то еще испытывают боль. Но косвенным образом оно действительно относится к людям, испытывающим боль; и поскольку переживание боли есть состояние сознания, а именно состояние страдания, то можно сказать, что выражение «до боли горячий» косвенно и inter alia намекает на состояние сознания. Тем не менее из этого, конечно, не следует, что выражения «вода тепловатая» и «небо синее» даже косвенно намекают на состояния сознания. «Тепловатый» и «синий» не суть прилагательные, выражающие дискомфорт или удовольствие. Об одной дороге можно сказать, что она скучнее другой и длиннее третьей. Однако если первое описание действительно указывает на чувство скуки путешественника, то второе вообще не имеет отношения к его настроению.

Лингвистическое следствие из всей этой аргументации заключается в том, что у нас нет какого-либо применения для таких выражений, как «объект чувств», «ощущаемый объект», «ощущаемое», «чувственные данные», «содержание ощущения», «поле ощущений» и «sensibilia». Используемый эпистемологами переходный глагол «ощущать» (sense), а также их устрашающее «непосредственное осознание» и «узнавание» можно сдавать в архив. Они всего лишь напоминают о попытке придать понятиям ощущения значимость понятий наблюдения — попытке, неотвратимо повлекшей постулирование чувственных данных в качестве двойников обычных объектов наблюдения.

Из этого также следует, что нам нет нужды ни возводить какие-то приватные сцены, чтобы вывести на них эти излишние постулированные объекты, ни ломать голову над описанием неописуемых отношений между подобными объектами и повседневными вещами.

В задачу этой книги не входит создание новых теорий познания вообще и восприятия в частности. Скорее, одним из ее мотивов было желание показать, что множество теорий с таким названием либо сами являются ненужными парамеханистическими гипотезами, либо включают их в себя. Когда теоретики ставят вопросы, предполагающие «механику проволочек и шкивов», вроде: «Каким образом в сознании сохраняются прошлые переживания?», «Как сознание прорывается сквозь экран ощущений и постигает внешнюю физическую реальность?», «Как мы подводим данные чувств под понятия и категории?» — они подходят к этим проблемам так, как будто речь идет о существовании и взаимосвязях потайных частичек духовных механизмов. Они рассуждают об этом, словно занимаются спекулятивной анатомией или даже контршпионажем.

Однако, поскольку мы не считаем факт наличия у человека ощущения фактом, говорящим о его сознании, в то время как факт его наблюдения или уклонения от наблюдения вещей определенного рода мы действительно включаем в описание его ментальных способностей и операций, то будет не лишним рассмотреть это различие подробнее.

Мы используем глагол «наблюдать» в двух случаях. В первом случае сказать, что кто-то за чем-то наблюдает, значит сказать, что он пытается, с большим или меньшем успехом, выяснить что-то об объекте наблюдения, прибегая в той или иной степени к зрению, слуху, вкусу, обонянию или осязанию. В другом случае про человека говорят, что он что-то наблюдал, его исследование было успешным, т. е. он кое-что выяснил с помощью этих чувств. Такие глаголы восприятия, как «видеть», «слышать», «обнаруживать», «различать», и многие другие обычно используются для того, чтобы зафиксировать успешные наблюдения, тогда как глаголы типа «смотреть», «слушать», «зондировать», «просматривать» и «пробовать» используются для фиксации попыток наблюдения, исход которых может оставаться под вопросом. Следовательно, правильнее говорить, что человек внимательно и успешно смотрит, а не что он внимательно и успешно видит; что он систематически ведет исследование, а не что он систематически обнаруживает и т. д. Простое на вид суждение «Я вижу коноплянку» сообщает о результате, тогда как выражение «Я пытаюсь разглядеть, что там движется» — всего лишь о процессе исследования.

Для наших рассуждений двусмысленное слово «наблюдать» удобно просто потому, что оно обозначает как обнаружение, так и поиск. Слова «восприятие» и «воспринимать», столь важные для нашего исследования, слишком узки, ибо они, как и специфические глаголы восприятия «видеть», «слышать», «чувствовать вкус», «обонять» и «осязать», обозначают только достижение результата.

Уже отмечалось, что наблюдение предполагает наличие по крайней мере одного ощущения, тогда как наличие ощущений само по себе не подразумевает ведения наблюдения. Теперь мы могли бы спросить: «Что еще, кроме наличия по крайней мере одного ощущения, содержится в наблюдении?» Однако такая формулировка вопроса совершенно сбивает с толку, ибо подразумевает, что визуальное наблюдение за малиновкой включает в себя одновременно и наличие по крайней мере одного ощущения, и исполнение или наличие чего-то еще, т. е. совмещение двух состояний или процессов, подобно тому как можно одновременно прогуливаться и напевать. Но этого вовсе не требуется. Как было доказано в пятой главе (раздел 4), существует коренное различие между выполнением некоторого действия со вниманием и бессознательным его выполнением. Однако отличие тут не в том, что внимание оказывается сопутствующим актом, происходящим в другом «месте». Так что нам следует спросить не: «Что делает наблюдатель помимо того, что испытывает ощущения?» — а «Что еще содержит описание наблюдателя, кроме описания его в качестве испытывающего эти ощущения?» Этот момент вскоре окажется важным.

Мы должны начать с отказа от модели, которая в той или иной форме доминирует во многих спекуляциях по поводу восприятия. Излюбленный, но неправомерный вопрос «Каким образом человек постигает внешнюю реальность по ту сторону своих ощущений?» часто задается так, как если бы предполагалась следующая ситуация. В камере без окон заключен пленник, живущий в одиночном заточении с самого рождения. Все, что доходит до него из внешнего мира, сводится к бликам света на стенах его темницы и едва слышному сквозь камни постукиванию. Тем не менее, благодаря этим бликам и стукам ему, вероятно, становится известно о невидимых для него футбольных матчах, цветниках и затмениях солнца. Но как же он овладел шифрами, которым подчиняются доходящие до него сигналы, или даже просто выяснил, что существуют такие веши, как шифры? Каким образом он смог интерпретировать расшифрованные им сообщения, если язык этих сообщений относится к футболу и астрономии, а не к языку проблесков и постукиваний?