Георг Вильгельм Фридрих Гегель - Философия права

Прибавление . Принцип современного мира требует, чтобы то, что каждый должен признавать, обнаруживало себя перед ним как правомерное. Но кроме того, каждый хочет еще сказать свое слово и давать совет. Если он исполнил свой долг, т.е. вставил свое слово, то он после этого удовлетворения своей субъективности со многим мирится. Во Франции свобода слова всегда казалась куда менее опасной, чем безмолвствование, ибо последнее заставляло опасаться, что будут хранить в душе то, что имеют сказать против данного дела, между тем как рассуждение дает в одном направлении исход и удовлетворение, благодаря чему дело во всем остальном может подвигаться по прежнему пути.

Общественное мнение заслуживает поэтому одинаково как уважения , так и презрения ; последнего оно заслуживает со стороны конкретного сознания и высказывания, а первого – со стороны своей существенной основы, которая проникает в это конкретное лишь более или менее помутненными лучами. Так как оно не обладает в себе ни масштабом различения, ни способностью поднять внутри себя субстанциальную сторону на высоту определенного знания, то независимость от него есть первое формальное условие совершения чего-то великого и разумного (как в действительности, так и в науке). Последнее может, с своей стороны, быть уверенным в том, что общественное мнение в конце концов примирится с ним впоследствии и превратит его в один из своих предрассудков.

Прибавление . В общественном мнении все ложно и истинно, но {339}найти в нем истинное есть дело великого человека. Кто высказывает, говорит своему времени и совершает для него то, чего оно хочет, тот – великий человек этого времени. Он делает то, что составляет внутреннюю сущность эпохи, осуществляет ее, и кто не умеет презреть общественное мнение в том виде, в котором ему приходится там и сям слышать его высказывания, тот никогда не свершит ничего великого.

Свобода публичного сообщения (одно средство такого сообщения – пресса – имеет преимущество перед другими, перед устной речью, своим более обширным объемом, но зато уступает ему в живости) – удовлетворение щекочущего влечения высказать свое мнение – имеет свое прямое обеспечение в частью предупреждающих, частью карающих ее излишества законах и полицейских распоряжениях; но косвенное свое обеспечение оно находит в безвредности, которая имеет свое основание преимущественно в разумности государственного строя, прочности правительства, и, наконец, также и в публичности собраний сословий вообще, – в последней постольку, поскольку в этих собраниях высказывается основательное и образованное понимание интересов государства, мало что значительного оставляет сказать другим, а главное, лишает последних мнения, будто подобное высказывание имеет особенное значение и влияние. Но такая свобода имеет свое обеспечение также и в равнодушии и презрении к поверхностной и злостной болтовне, до которой она неизбежно скоро опускается.

Примечание . Определение свободы печати как свободы говорить и писать, что угодно , аналогично определению, выдающему свободу вообще за свободу делать, что угодно . – Такие речи составляют принадлежность еще совсем необразованного, примитивного и поверхностного представления. Впрочем, по самой природе вещей нигде формализм не стоит так упорно на своем и так мало сговорчив, как в этом вопросе. Ибо предметом здесь является наиболее мимолетное, наиболее особенное, наиболее случайное мнение, бесконечно многообразное в своем содержании и оборотах; за пределами прямого призыва к воровству, убийству, мятежу и т.д. простирается область искусства и культуры ораторского высказывания, которое само по себе кажется совершенно общим и неопределенным, но частью скрывает в себе совершенно определенный смысл, частью связано с последствиями, которые, действительно, не выражены, и относительно которых {340}остается спорным, в самом ли деле эти последствия вытекают из высказанного, а также, содержатся ли они или не содержатся в этих высказываниях. – Эта неопределенность материи и формы не позволяет законам о публичном сообщении достигнуть той определенности, которая требуется от закона, и делает приговор совершенно субъективным решением, так как проступок, несправедливость, оскорбление принимают здесь самую особенную, самую субъективную форму. Да и помимо этого, оскорбление здесь обращается к мысли, мнению и воле других, и последние суть тот элемент, в котором оно достигает действительности; но этот элемент принадлежит к области свободы других, и от последних зависит, окажется ли это закононарушение, этот оскорбительный поступок действительным деянием. – Против этих законов можно поэтому бороться как раскрытием их неопределенности, так и изобретением таких форм и оборотов выражения своего высказывания, при которых закон обходится или получается возможность утверждать, что судебный приговор представляет собою субъективное решение. Можно, далее, возражать против того, что высказывание рассматривается как оскорбительное деяние , можно сказать, что это – вовсе не деяние, а лишь мнение и мысль или лишь высказывание . Так, в одно и то же время требуют безнаказанности данного мнения на том основании, что его содержание и форма являются чисто субъективными и что одно лишь мнение и говорение представляет собою нечто незначительное и неважное, и вместе с тем требуют, чтобы относились с великим почтением и уважением к этому же мнению как к чему-то такому, что представляет собою мое достояние, и еще к тому же наиболее духовное , и к говорению как к чему-то такому, что представляет собою проявление этого достояния и пользование им. – Субстанциальным однако является и остается то, что оскорбление чести тех или других индивидуумов вообще, клевета и хуление правительства, поставленных им властей и чиновников и, в особенности, личности князя, презрение к ним, издевательство над законом, призыв к восстанию и т.п. суть преступления или разнообразнейшие по своей тяжести проступки. Та бòльшая степень неопределенности, которую получают такие поступки благодаря тому элементу, в котором они проявляются, не уничтожает этого их субстанциального характера и имеет поэтому своим следствием лишь то, что субъективная почва, на которой они были совершены, определяет также и природу и форму реакции ; сама эта почва проступка делает необходимой наличность субъективных взглядов, случайностей и т.д. в реакции, будет ли последняя полицейским предупреждением преступления или наказа {341}нием в собственном смысле. Формализм здесь, как и всюду, старается путем рассуждательства по поводу отдельных сторон, принадлежащих внешнему явлению, и почерпаемых из них абстракций свести на-нет субстанциальную и конкретную природу вещей. Науки , однако, не входят в категорию того, что составляет общественное мнение (§ 316), потому что, если они на самом деле представляют собой науки, они вообще не находятся на почве мнения и субъективных воззрений, так же как и их изложение состоит не в искусстве подбирания оборотов, намеков, полувысказывания и вуалирования, а в недвусмысленном, определенном и открытом высказывании значения и смысла. – Впрочем, мы уже заметили выше, что элементом, в котором взгляды и их высказывания как таковые превращаются в выполненное деяние и достигают своего действительного существования, является интеллект, принципы, мнения других лиц; отсюда следует, что эта сторона поступков, оказываемое ими настоящее действие и их опасность для индивидуумов, общества и государства (ср. § 218), зависит также и от характера самой почвы, подобно тому как искра, упавшая на пороховой склад, неизмеримо более опасна, чем та же искра, упавшая на твердую землю, где она бесследно потухает. – Поэтому, как научное высказывание имеет свое оправдание и свое обеспечение в своем материале и содержании, так и неправда высказывания может также получить обеспечение или, по крайней мере, терпимость в том пренебрежительном презрении, которому оно заслуженно подвергается. Часть таких проступков, которые сами по себе юридически наказуемы, может быть отнесена за счет того особого рода немезиды , которую внутреннее бессилие, чувствующее себя подавленным превосходством талантов и добродетелей, вынуждено воздать для того, чтобы снова обрести себя пред лицом такого превосходства и вновь наделить свою ничтожную особу чувством собственного достоинства, подобно тому как римские солдаты при триумфальном шествии их императоров воздавали им в насмешливых песенках безобидную немезиду за тяжелую службу и дисциплину, а, главным образом, за то, что имя солдат не значилось в этом чествовании; этой немезидой они восстанавливали равновесие, ставили себя некоторым образом на равную ногу со своими императорами. Эта дурная и неприязненная немезида, благодаря пренебрежительному презрению, теряет свое действие и получает поэтому лишь ограниченное значение злорадства, и наказанием ей, как и публике, образующей нечто вроде круга, в котором это занятие имеет место, служит лишь внутреннее осуждение, которое она носит в себе. {342}