Карл Юнг - Ответ Иову

… Denn alles was entsteht,

1st wert, das es zugrunde geht [67],

по выражению Мефистофеля.

Виды на будущее, хотя бы отчасти утешительные, тотчас вновь открываются бдительными ангелами. Первый из них возвещает Вечное Евангелие, квинтэссенция коего выражается словами: «Бойтесь Бога!» О любви Божьей уже и речи нет. А пугает только нечто ужасное [68].

Сын человеческий держит в руке острый серп; у него есть и помощник, также орудующий серпом [69]. Виноградный же сбор состоит в беспрецедентной кровавой бане: «… и потекла кровь из точила ‹в котором были раздавлены люди› даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий» [XCVIII].

Из небесного храма выходят семь ангелов с чашами гнева, которые должны быть вылиты ими на землю [XCIX]. Гвоздём программы выступает уничтожение великой блудницы – Вавилона, этого антагониста небесного Иерусалима. Вавилон образует хтоническое соответствие жене, облечённой в солнце, Софии, но, разумеется, с противоположным моральным знаком. Когда избранные преображаются в «дев» – в честь великой матери Софии, в бессознательном – в виде компенсации – возникают фантастические сцены мерзкого блуда. Поэтому уничтожение Вавилона означает не только искоренение блуда, но и упразднение радости жизни вообще. В таком духе и следует понимать «Откровение» 18, 22 ел.:

И голоса играющих на гуслях, и поющих, и играющих на свирелях, и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет уже в тебе никакого художника, никакого художества… и свет светильника уже не появится в тебе; и голоса жениха и невесты не будет слышно в тебе.

И раз мы ныне живем в конце христианского эона – эры Рыб, то невозможно отделаться от мысли о роковой судьбе, постигшей наше современное искусство.

Такие символы, как Иерусалим, Вавилон и т. д., естественно, всегда сверхдетерминированны, т. е. в их значениях содержится множество аспектов, а потому их можно истолковывать по разным линиям. Я ограничусь психологическим аспектом. Возможные варианты связи с событиями тогдашней истории я обсуждать не собираюсь.

Угасание всего прекрасного и жизнерадостного, неописуемые мучения всего живого, которое некогда вышло из расточительных рук Создателя, в какой-нибудь чувствительной душе, вероятно, могут вызвать глубочайшее уныние. А Иоанн пишет: «Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки; ибо совершил Бог суд над ним ‹Вавилоном›» [C], откуда можно видеть, сколь далеко заходят мстительность и жажда разрушения и что означает выражение «жало в плоти» [CI].

Христос как предводитель воинства ангелов есть тот, кто «топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя» [CII]. Его одеяние «обагрено кровью» [CIII]. Он едет верхом на белом коне [70], а мечом, исходящим из своих уст, поражает «зверя», а с ним и «лжепророка» – вероятно, его и иоанново тёмное отражение или соответствие, стало быть, – тень. Сатана заключается в бездну на тысячу лет, и именно на такой срок воцарится Христос. «После же сего ему ‹Сатане› должно быть освобождённым на малое время» [CIV]. Тысяча лет астрологически аналогичны первой половине эона Рыб. Освобождение Сатаны по истечении указанного срока – а другую причину этого представить себе просто невозможно – соответствует энантиодромии христианского эона, т. е. Антихристу, чьё пришествие могло быть предсказано исходя из астрологических оснований. По истечении некоего точно не определённого срока дьявол будет, наконец, навсегда брошен в озеро огненное (а не уничтожен вовсе, как у Еноха), и всё первоначальное творение исчезнет [CV].

Теперь может состояться объявленный заранее священный брак, свадьба Агнца с «женой Его» [CVI]. Невеста – сошедший с небес Новый Иерусалим [CVII]. «Светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному» [CVIII]. Город имеет форму квадрата и сделан из подобного стеклу золота, как и его улицы. Сам Бог и Агнец представляют собою его храм и источник непрерывного сияния. Ночи больше нет, и ничто нечистое не способно проникнуть в город [CIX]. (Такая двойная гарантия гасит всё ещё не совсем угасшее сомнение!) От Божьего престола течёт вода жизни, а рядом стоят деревья жизни, что указывает на рай и плероматическое предсуществование [CX].

Это заключительное видение, которое, как известно, возвещает об отношении Церкви к Христу, имеет значение «объединяющего символа» и потому манифестирует совершенство и целостность; отсюда четверичность, в случае города выражающаяся в виде квадрата, в случае рая – четырёх потоков, у Христа – в четверых евангелистах, а у Бога – в четырёх существах. И то время как круг означает небесный окоем и всеобъемлющую природу (пневматического) божества, квадрат соотносится с землей [71]. Небо представляет мужское, а земля – женское начало. Поэтому престол Бога – в небесах, а Мудрости – на земле, как она сама и говорит об этом в «Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова»: «Он дал мне также покой в возлюбленном городе, и в Иерусалиме – власть моя» [CXI]. Она – «матерь возвышенной любви», и когда Иоанн изображает Иерусалим невестой, он, видимо, следует образцу «Иисуса Сираха». Этот город – София, которая до всякого времени была у Бога, а в конце времён вновь будет связана с ним священным браком. София как начало женское совпадает с землей, из которой, по словам одного отца церкви, произошёл Христос [72], а потому ( у Иезекииля ) – с четверичностью богоявления, а именно с четырьмя животными. Подобно тому как София означает саморефлексию Бога, четверо серафимов представляют его сознание с присущими ему четырьмя функциональными аспектами. На это указывает и множество глядящих очей [CXII], объединённых вокруг ободьев четырёх животных. Речь идёт о четверичном синтезе бессознательных светимостей, соответствующем четырехчастности lapis philosophorum [73], о котором заставляет вспомнить изображение небесного града: всё искрится драгоценными камнями, хрусталем и стеклом – в полном совпадении с упомянутым выше видением. Как священный брак соединяет Яхве и Софию (в Каббале – Шехину), тем самым восстанавливая изначальное плероматическое состояние, так и параллельное изображение Бога и града указывает на их общую природу: они от века суть одно; это некое гермафродитическое прасущество, архетип величайшей общезначимости.

Такой исход, без сомнения, означает окончательное разрешение ужасающего конфликта бытия вообще. Однако это разрешение заключается не в примирении противоположностей, а в их окончательном разрыве, причём те люди, которым суждено, смогут спастись посредством самоотождествления со светлой, пневматической стороной Бога. А непременным условием спасения, видимо, является отказ от продолжения рода и половой жизни вообще.

Содержание «Апокалипсиса», с одной стороны, столь личностно, а с другой – столь архетипично и коллективно, что, видимо, стоит учитывать оба этих аспекта. Интерес нашей эпохи, конечно же, в первую очередь вызвала бы личность Иоанна. Как уже сказано, вовсе не исключается, что Иоанн – автор посланий и Апокалиптик суть одно и то же лицо. Факты, которые имеются в психологии, говорят в пользу такого предположения. «Откровение» было переживанием одного из ранних христиан, который, вероятно, должен был – в качестве авторитета – вести образцовую жизнь и демонстрировать общине христианские добродетели истинной веры: смирение, терпение, жертвенность, бескорыстную любовь и отречение от всех мирских наслаждений. Этого было бы более чем достаточно даже для лучшего из людей. Раздражительность, дурное настроение и эмоциональные взрывы суть классические симптомы хронической добродетельности [74]. Пожалуй, наиболее полное представление о христианской установке Иоанна дают его собственные слова: