М Иовчук - Краткий очерк истории философии

Субъективно Фейербах, конечно, был далек от того, чтобы оправдывать нищету и эксплуатацию трудящихся. Он глубоко верил в возможность уничтожения нищеты и бесправия. Он даже называл себя коммунистом, не вкладывая, впрочем, в понятие коммунизма определенного социально-политического содержания. И тем не менее объективно Фейербах не может подняться выше буржуазно-демократических представлений об обществе. Как подчеркивают Маркс и Энгельс, он «не дает критики теперешних жизненных отношений… никогда не достигает понимания чувственного мира как совокупной, живой, чувственной деятельности составляющих его индивидов и вынужден поэтому, увидев, например, вместо здоровых людей толпу золотушных, надорванных работой и чахоточных бедняков, прибегать к „высшему созерцанию“ и к идеальному „выравниванию в роде“, т. е. снова впадать в идеализм как раз там, где коммунистический материалист видит необходимость и вместе с тем условие преобразования как промышленности, так и общественного строя».

Идеализм Фейербаха в понимании общественной жизни особенно обнаруживается в том, что он пытается построить свои социологические гуманистические воззрения на чисто этической основе. Подобно французским материалистам XVIII в. он полагает, что разумный эгоизм, т. е. правильно понятый интерес каждого отдельного человека, в конечном счете совпадает с общественным интересом, и, следовательно, между ними нет и не должно быть никакого конфликта Но если эгоизм и альтруизм образуют антропологическое единство (без эгоизма, говорит Фейербах, у тебя нет головы, а без альтруизма у тебя нет сердца), то любовь становится средством осуществления гармонического сообщества. Любящий человек не может быть счастлив в одиночку, его счастье неразрывно связано со счастьем того, кого он любит.

Таким образом, природа истинного счастья такова, что она делает счастливыми всех, она не требует никакого отречения или противопоставления долга чувству. Все трудности, которые, по мнению Канта и Гегеля, встают на пути осуществления требований морали, с точки зрения Фейербаха, по сути дела не существуют. «…Любовь, — писал по этому поводу Энгельс, — везде и всегда является у Фейербаха чудотворцем… и это в обществе, разделенном на классы с диаметрально противоположными интересами! Таким образом из его философии улетучиваются последние остатки ее революционного характера и остается лишь старая песенка: любите друг друга, бросайтесь друг другу в объятия все, без различия пола и звания, — всеобщее примирительное опьянение!»

Поскольку любовь рассматривается как сущность и цель человеческой жизни, постольку именно в любви Фейербах видит решающую силу общественного ff, в частности, нравственного прогресса Этический оптимизм Фейербаха неизбежно сталкивается с противоречащими ему фактами истории и повседневной действительности. И Фейербах пытается возвыситься над этими фактами с помощью своего идеализированного представления о тождестве индивидуальной сущности человека с его родовой сущностью.

В период революции 1848 г. Фейербах говорил, обращаясь к своим слушателям — студентам и рабочим «Где начинается в истории новая эпоха? Всюду лишь там, где против исключительного эгоизма нации или касты угнетенная масса или большинство выдвигает свой вполне законный эгоизм, где классы людей или целые нации, одержав победу над высокомерным чванством господствующего меньшинства, выходят из жалкого и угнетенного состояния пролетариата на свет исторической и славной деятельности. Так и эгоизм ныне угнетенного большинства человечества должен осуществить и осуществит свое право и начнет новую эпоху истории». Приводя это положение Фейербаха, В. И. Ленин отмечает: «Зачаток исторического материализма, ср. Чернышевский». В другом месте своего конспекта «Лекций о сущности религии» В. И. Ленин приводит следующее утверждение немецкого материалиста: «Имеется не только одиночный или индивидуальный эгоизм, но также и эгоизм социальный, эгоизм семейный, корпоративный, общинный, патриотический». Ленин оценивает эту мысль Фейербаха также как «зачаток исторического материализма!». Если бы Фейербах понял, что антропологическое единство человеческого рода не исключает существенного значения исторически возникших социальных различий, если бы он сделал предметом своего исследования эти различия, а следовательно, и «социальный эгоизм», интересы противоположных классов, то он, конечно, преодолел бы антропологическую концепцию. Но, оставаясь на позициях антропологизма и буржуазной демократии, Фейербах, естественно, не мог развить те отдельные, близкие к материалистическому пониманию истории идеи, которые он высказывал. Более того, он стремился антропологически обосновать эти свои положения, что отнюдь не способствовало их дальнейшему развитию, углублению. Так, он говорит: «Во дворце мыслят иначе, чем в хижине, низкий потолок которой как бы давит на мозг. На вольном воздухе мы иные люди, чем в комнате; теснота сдавливает, простор расширяет сердце и голову» 3. Такое натуралистическое, антропологическое «объяснение» коренной противоположности между социальными «верхами» и эксплуатируемыми «низами» по существу смазывает эту противоположность.

В целом исторически прогрессивное значение социологических и этических воззрений Фейербаха состоит в отрицании идеалистически-религиозной концепции общества и морали. Фейербах подверг уничтожающей критике попытки идеалистов и теологов «обосновать» с помощью религии принципы буржуазного права и морали. Подобно французским материалистам XVIII в. он считал, что религия не может быть основой ни права, ни морали: «Где мораль утверждается на теологии, а право — на божьих постановлениях, там можно оправдать и обосновать самые безнравственны. О, несправедливые и позорные вещи». Вместе с религиозным «обоснованием» права и нравственности он отбрасывал и лицемерный этический ригоризм, противопоставляющий нравственное, справедливое реальным, естественным человеческим потребностям. Мораль бессильна против человеческой природы, говорил Фейербах, указывая на относительность моральных установлений и осмеивая абсолютное противопоставление добродетели пороку. Нет влечений, чувственных потребностей, которые были бы порочны сами по себе, по своей природе, как нет первородного греха; наши пороки — это неудавшиеся добродетели; они стали бы добродетелями, если бы условия человеческой жизни больше соответствовали требованиям человеческой природы.

Социально-политические воззрения Фейербаха представляют собой теоретическое обоснование буржуазной демократии и явно не свободны от буржуазно-демократических иллюзий. Тот «естественный» и «нормальный» человек, о котором он постоянно говорит, видя в нем человека будущего, свободного от всего того, что уродует человеческую индивидуальность, — этот абстрактный, внеклассовый, чисто антропологически характеризуемый субъект в конечном итоге остается идеализированным человеком буржуазного общества. «…Чтобы перейти от фейербаховского абстрактного человека к действительным, живым людям, необходимо было, — указывает Энгельс, — изучать этих людей в их исторических действиях. А Фейербах упирался против этого, и потому не понятый им 1848 год означал для него только окончательный разрыв с действительным миром, переход к отшельничеству. Виноваты в этом главным образом все те же немецкие общественные отношения, которые привели его к такому жалкому концу.