Поль Вирильо - Машина зрения

То же самое относится и к восприятию в «прерванном времени», когда прошлое изображения-репрезентации содержит в себе часть медиатического настоящего, этого «телеприсутствия» в реальном времени, так как «прямая» запись сохраняет в себе своего рода эхо реального присутствия события.

Вот с чем связана важность понятия «устрашение»: оно отражает отказ от правды действительной войны в пользу назойливой угрозы оружием массового уничтожения.

Устрашение — настоящая доминанта дезинформации — или, согласно английской терминологии, разуверения, the deception. Политики единодушно предпочитают фигуру устрашения правде реальной войны, виртуальный характер гонки вооружений и милитаризации науки, которая вопреки экономическим потерям считается «благоприятной», — реальности военного конфликта, способного привести к мгновенному уничтожению.

Но, даже если здравый смысл заставляет признать обоснованность выбора «ядерной не-войны», ничто не мешает нам заметить, что пресловутое устрашение — это никакой не мир, а всего лишь релятивистская форма конфликта: перенося войну из актуального состояния в виртуальное, угроза мирового уничтожения, день ото дня совершенствуемые орудия которой подрывают устои политической экономии, вовлекает наши общества в процесс общей дереализации, затрагивающий все без исключения стороны гражданской жизни.

Особенно показательно то, что первейшее орудие устрашения — ядерное оружие — было создано благодаря теоретическим открытиям физики, всем или почти всем обязанной эйнштейновскому релятивизму. Вопреки расхожему мнению, Альберт Эйнштейн, разумеется, неповинен в изобретении бомбы, но в то же время он является одним из тех, на ком лежит ответственность за генерализацию относительности. Крушение «абсолютного» статуса классических понятий пространства и времени соответствует на научном уровне тому самому разуверению, что затрагивает реальность наблюдаемых явлений. [76] Как говорил Селин, «факты действуют очень недолго».

Последствия этого важнейшего события, хотя и скрытого от глаз большинства, в равной степени отразятся на военной стратегии и философии, на экономике и искусстве.

Сразу после второй мировой войны современный мир, «микро-» или «макрофизический», теряет уверенность в реальности фактов и в самом существовании какой-либо истины. Вслед за явной, очевидной правдой завершает свой век научная истина; о связанном с этим замешательстве отчетливо свидетельствует экзистенциализм. В конечном счете равновесие страха и есть эта неопределенность. Кризис детерминизма затрагивает не только квантовую механику, но и политэкономию; отсюда этот обмен Востока и Запада бредовыми обвинениями, эта игра устрашения, эти сценарии ближайшего будущего, рисуемые чиновниками Пентагона, Кремля и т. д. «Чем тушить пожар, лучше бороться с отсутствием чувства меры», — писал некогда Гераклит. Принцип разуверения в трактовке его протагонистов меняет эти термины местами: тушение ядерного пожара способствует экспоненциальному росту научно-технической оснащенности, то есть неумеренности, целью которой открыто признается неуклонное повышение цены конфликта под благовидным предлогом того, чтобы помешать его возникновению, навсегда устранить его возможность.

По мере того как с освоением околоземного пространства теряет свое значение пространство традиционное, территориальное, геостратегия и геополитика беспрекословно подчиняются режиму подложной, вымышленной темпоральности, где прекращается действие ИСТИННОГО и ЛОЖНОГО и на смену им приходит актуальное и виртуальное — с тяжелыми последствиями для мировой экономики, как это явственно показал информационный крах 1987 г. на Уолл-стрит.

Пряча грядущее в ультракороткой длительности телематического прямого эфира, интенсивное время сменяет собою время экстенсивное, в котором будущему была предоставлена просторная череда предстоящих недель, месяцев и лет. Коренящаяся в незапамятном прошлом дуэль оружия и доспехов, атаки и обороны теряет свою актуальность, эти противоположности соединяются в новом «технологическом гибриде»: парадоксальный объект, то есть без устали совершенствуемые ловушки, контрмеры, становится преимущественно оборонительным, тогда как изображение оказывается эффективнее оружия, которое оно, казалось бы, всего лишь изображает!

С этим слиянием объекта и эквивалентного ему образа, с этим смешением презентации и телерепрезентации классические системы устрашающих вооружений уступают место процедурам разуверения в реальном времени. В итоге конфликт Востока и Запада, прежде сосредоточенный вокруг интерпретации самой реальности устрашения, постепенно, с обещаниями атомного разоружения, меняет свою природу.

Место традиционного вопроса «Устрашать или обороняться?» занимает другая альтернатива: устрашать демонстрацией апокалиптического оружия или обороняться сомнениями в реальности, в правдоподобии создаваемых вооружений? Пример тому — пресловутая американская «Стратегическая оборонная инициатива», в действительности, в осуществимости которой нет никакой уверенности.

В самом деле, вспомним о трех основных типах оружия: оружие по предназначению, оружие по функции и оружие-отсутствие. Не предвещало ли последнее те ловушки и контрмеры, о которых мы только что говорили?

Если ядерное устрашение первого поколения повлекло за собой стремительное совершенствование систем вооружений (рост дальности, точности поражения цели, миниатюризация зарядов, гибкость в управлении и т. п.), то само это совершенствование косвенно обусловило развитие ловушек и всевозможных контрмер, с которым и связана возросшая важность быстрого распознавания целей: нужно различать уже не настоящие и ложные ракеты, но подлинные и мнимые показатели радаров, правдоподобные и неправдоподобные «изображения» — акустические, оптические, термические и т. д.

Таким образом, вслед за эрой «генерализованной симуляции» боевых операций (наземных, морских или воздушных) мы полным ходом вступаем в эпоху интегральной диссимуляции, в эпоху войны образов и звуков, которая исподволь подменяет собою войну атомных вооружений.

Если латинский корень слова «секрет» означает «отодвигать», «держать в стороне», то сегодня это «отстранение» повинуется не столько мерам пространства, сколько расстоянию-времени. Вселять обманчивое представление о скорости, утаивать траекторию стало полезнее, чем держать в тайне направления развертывания вооружений (самолетов, ракет и т. п.), и этим объясняется возникновение новой дисциплины — траектографии.