Юрген Хабермас - Между натурализмом и религией

Констатации фактов не могут бесследно упразднить оперативный смысл учебных процессов, решений проблем и оправданий, из которых они все-таки получаются. Поэтому рекомендуется — вместе с Чарлзом Сандерсом Пирсом — проводить различие между «реальностью» (или действительностью), представленной в зависимости от языка, и переживаемой в практических делах (в качестве сопротивляющейся) «экзистенцией» всего того, с чем мы «сталкиваемся» в рискованном мире и с чем мы должны «справляться». В истинных высказываниях уже обработаны «любезность» или «строптивость» объектов, о которых идет речь. Поэтому в «выдерживании» положения вещей косвенно проявляется и «экзистенция» строптивых предметов (или фактичность ошеломляющих обстоятельств). Однако этот «мир», который мы подменяем как всецелость предметов, а не фактов, не следует смешивать с «действительностью», которая состоит из всего, что можно представить в истинных высказываниях.

(с) Оба понятия, «мир» и «действительность», выражают тотальности, но лишь понятие действительности — из-за его внутренней связи с понятием истины — можно сопоставить с регулятивными идеями разума. Пирсово понятие реальности (как совокупности устанавливаемых фактов) является регулятивной идеей в духе Канта, потому что оно обязывает к констатации фактов при ориентации на истину, что, со своей стороны, имеет регулятивную функцию. Для Канта «истина» не является идеей, а также не находится в связи с идеями разума, потому что трансцендентальные условия объективности опыта в то же время должны объяснять истину суждений опыта: «Для Канта вопрос […] об условиях возможности установления предмета (Gegenstandkonstitution), то есть установления (Konstitution) смысла объективности, был тождествен вопросу […] об условиях возможности интерсубъективной значимости истинного познания» [24] Apel K.-O. Sinnkonstitution und Geltungsrechtfertigung // Forum fur Philosophie (Hg.). Martin Heidegger: Innen- und Aussenansichten. Frankfurt/M., 1989. S. 134. . К.-О. Апель, напротив, отстаивает различение между прагматически истолковываемым «априори опыта», которое определяет смысл предметов возможного опыта, и условиями аргументационного оправдания высказываний о таких предметах.

Пирс стремился объяснить саму «истину» эпистемическими понятиями ориентированного на истину прогресса в познании. Смысл истины определяется у Пирса с предвосхищением того консенсуса, которого должны добиваться все участвующие в самокорректирующемся процессе исследования при идеальных условиях познания [25] Peirce Ch. S. Collected Papers. Vol. V/VI (1934). P. 268. «The opinion which is fated to be ultimately agreed to by all who investigate, is what we mean by the truth, and the object represented in this opinion is the real» (Ibid. P. 407). [«Мнение, судьба которого состоит в том, чтобы с ним в конечном итоге согласились все исследователи, есть то, что мы имеем в виду под истиной, а объект, репрезентируемый в этом мнении, есть реальное» (англ.).] Об этом см.: Apel K.-O. Der Denkweg von Charles S. Peirce. Frankfurt/M, 1975. . Идеально отграниченное «community of investigators» [26] Сообщество исследователей (англ.) образует форум для «верховного суда» разума. Против подобной эпистемизации понятия истины, когда «истина» уподобляется «идеально оправдываемой утверждаемости», можно привести хорошие основания [27] См. критику дискурсивного понятия истины в: Wellmer A. Ethik und Dialog. Frankfurt/M., 1986. S. 81 ff.; Lacont С. The Linguistic Turn in Hermeneutic Philosophy. Cambridge (Mass.), 1999. P. 283 etc. . Однако ориентация на истину — как на «неотъемлемое свойство» высказываний — становится неизбежной регулятивной функцией для принципиально опровержимых процессов оправдания как раз тогда, когда эти процессы даже в благоприятнейшем случае могут привести лишь к решению о рациональной приемлемости, но не об истинности высказываний [28] См.: Habermas J. Wahrheit und Rechtfertigung. Zu Richard Rortys pragmatischer Wende // Ders. (1999). S. 230–270. .

Критическая по отношению к метафизике суть кантовского предостережения от аподиктического использования разума или от трансцендентного использования рассудка сохраняется и после детрансцендентализации, которая связывает объективное познание с дискурсивным оправданием как «пробным камнем истины». И тогда не чувственность и рассудок определяют границу, отделяющую трансцендентальное использование нашей способности познания от ее трансцендентного использования; эту границу определяет форум рациональных дискурсов, в которых хорошие основания должны развернуть свою убеждающую силу.

(d) Различие между истиной и рациональной приемлемостью в определенной степени занимает место различения между «вещью самой по себе» и явлением. Эту трансцендентальную пропасть Кант не смог преодолеть даже с помощью регулятивной идеи единства мира, потому что даже эвристика совершенствования всех относительных познаний не выводит рассудок из царства феноменов. И даже после детрансцендентализации познающего субъекта остается зазор между тем, что является истинным, и тем, что для нас считается оправданным или рационально приемлемым. Хотя этот зазор невозможно замкнуть в рамках дискурсов окончательно, его все-таки можно замкнуть прагматически посредством рационально мотивированного перехода от дискурса к действию. Поскольку дискурсы остаются укорененными в жизненном мире, то между обеими ролями, которые играет идея ориентации на истину здесь и там — в формах уверенности действий и гипотетических притязаний на значимость, — возникает внутренняя взаимосвязь [29] См.: Habermas J. (1999). S. 48 ff., 261 ff., 291 ff. .

Как бы то ни было, регулятивная функция ориентации на истину, опирающаяся на подстановку объективного мира, соотносит процессы фактического оправдания с целью, которая до известной степени мобилизует верховный суд разума. А именно: теоретические идеи разума в ходе детрансцендентализации как бы выступают из статического мира умопостигаемого и развертывают свою динамику в пределах, внутри жизненного мира. Мы имеем, говорит Кант, лишь «идею», но не «знание» умопостигаемого мира. После того как космологическая идея оказалась переведенной в подмену общего для всех объективного мира, ориентация на безусловные притязания на значимость все-таки высвобождает ресурсы мира, некогда бывшего умопостигаемым, для приобретения эмпирических знаний. Отказ от трансцендентально-логических фоновых допущений превращает идеи разума в идеализации, принимаемые субъектами, способными говорить и действовать. Возвышенное до потустороннего «царства» и застывшее «идеальное» разжижается в посюсторонние операции, переносится из трансцендентного состояния ради свершения «трансценденции внутри». Ибо в дискурсивном споре о правильной интерпретации того, что встречает нас в мире, контексты дрейфующих друг из друга жизненных миров необходимо преодолевать изнутри.