Иммануил Валлерстайн - Анализ мировых систем и ситуация в современном мире

Капиталистический мир-экономика представляет собой одну из тех исторических систем, о которых я говорил. Он родился, с моей точки зрения, в Европе XVI столетия. Капиталистический мир-экономика — это система, основанная на стремлении накапливать капитал на политическом влиянии на уровень цен (на капитал, потребительские товары и на труд) и на устойчивой поляризации с течением времени классов и регионов (центр-периферия). В последующие столетия эта система развивалась и охватила всю Землю. Ныне она достигла такого положения, что в результате противоречий своего развития вступила в длительный кризис [240].

Развитие капиталистического мира-экономики включало в себя создание всех основных институтов современного мира: классов, этнических/национальных групп, домохозяйств — и «государств». Все эти структуры рождены капитализмом, а не предшествуют ему; все они — следствие, а не причина. Более того, все эти институты фактически создавали друг друга. Классы, этнические/национальные группы и домохозяйства определяются государством, через государство, в отношении к государству и, в свою очередь, создают государство, оформляют государство, преобразуют государство. Это структурированный Мальстрим непрерывного движения, параметры которого измеряются через повторяющиеся регулярности, в то время как конкретные сочетания событий всегда уникальны.

Каков смысл высказывания, что государство появилось? В рамках капиталистической мироэкономики государство — это институт, существование которого определяется его отношениями с другими «государствами». Его границы более или менее четко очерчены. Уровень его юридического суверенитета ранжируется от полного до нулевого. Его реальная власть контролировать потоки капитала, товаров и трудовых ресурсов через свои границы является большей или меньшей. Реальная способность центральных властей принуждать к выполнению своих решений группы, действующие в границах государства, может быть большей или меньшей.

Различные группы внутри, вне или поверх границ данного государства постоянно стремятся увеличить, сохранить или уменьшить «власть» государства во всех аспектах, упомянутых выше. Такие группы стремятся изменить соотношение сил, исходя из понимания, что эти изменения должны улучшать возможности определенной группы получать прямую или косвенную выгоду от действий на мировом рынке. Государство — наиболее подходящий институциональный посредник при установлении рыночных ограничений (квазимонополий в широком смысле этого слова) в пользу определенных групп.

Историческое развитие капиталистической мироэкономики таково, что «государства» начинались с относительно аморфных общностей и все в большей мере формировались как государства, действующие в межгосударственной системе. Их границы и формальные права становились все более четко определенными (что нашло свою кульминацию в современной структуре международного права и в Организации Объединенных Наций). Становились все более определенными также модальности и ограничения давления групповых интересов в государственных структурах (в смысле как правовых ограничений на осуществление давления, так и рациональной организации групп для преодоления этих ограничений). Тем не менее, несмотря на процесс «шлифования» этой институциональной системы, можно, пожалуй, смело сказать, что континуум сравнительной мощи более сильных и более слабых государств оставался на протяжении примерно 400 лет относительно неизменным. Это не значит, что «сильными» и «слабыми» оставались одни и те же государства. Скорее можно говорить, что в каждый момент времени существовала иерархия мощи таких государств. При этом не было момента, когда существовало бы государство, гегемония которого не оспаривалась бы (хотя относительная гегемония в определенные периоды существовала).

Такой взгляд на государство, его генезис и форму функционирования встречал многочисленные возражения. Представляется, что чаще всего встречаются и заслуживают обсуждения четыре из них.

Во-первых, высказывается довод, что слишком инструментален взгляд на государство, рассматриваемое как всего лишь орудие, сознательно используемое активными группами и не имеющее собственной жизни, внутреннего единства, не обладающее самостоятельной социальной опорой.

Мне кажется, что этот контраргумент основан на путанице в подходе к общественным институтам в целом. Однажды созданные, общественные институты (государство в том числе) обретают собственную жизнь в том смысле, что многие социальные группы используют их, поддерживают их, эксплуатируют их по разным (и часто противоречащим друг другу) мотивам. Более того, институты, достаточно крупные и структурированные для того, чтобы иметь постоянный штат, тем самым порождают группы людей — бюрократии этих институтов — которые получают прямую социально-экономическую выгоду от сохранения и процветания институтов как таковых, совершенно независимо от идеологических посылок при создании институтов и от интересов основных социальных сил, их поддерживающих.

Проблема, однако, не в том, кто имеет право голоса в постоянно идущем процессе принятия решений в государственной машине, а в том, чей голос имеет решающее или критическое значение и в чем состоят ключевые вопросы, за решение которых идет борьба в политике государства. Мы полагаем, что это следующие вопросы: (а) установление правил, регулирующих общественные отношения производства и существенно влияющие на распределение прибавочной стоимости, и (б) установление правил, регулирующих движение факторов производства — капитала, товаров и труда — внутри границ и через границы и тем самым оказывающих решающее влияние на рыночную структуру цен. Когда кто-то изменяет распределение прибавочной стоимости и рыночную структуру цен, он изменяет и относительную конкурентоспособность конкретных производителей и тем самым уровень их прибыльности.

Именно государства устанавливают такие правила, и именно государства в первую очередь вмешиваются в процессы, происходящие в других (более слабых) государствах, когда те пытаются установить более благоприятные для себя правила.

Второе возражение относительно нашего аналитического подхода состоит в том, что он игнорирует реальность традиций и преемственности, воплощенных в действенном групповом сознании. Такое сознание действительно существует, и оно очень сильно, но есть ли в нем преемственность? Думаю, что нет. Я уверен, что даже беглое рассмотрение эмпирических фактов подтвердит это. История различных форм национализма, который является одной из выдающихся проявлений такого сознания, показывает, что всюду, где возникают националистические движения, именно они формируют сознание, возрождают (а отчасти и изобретают) языки, придумывают имена и нарочито вводят в практику обычаи, которые должны отличать их группу от других. Все это делается именем исконности (здесь всегда так было!), часто, если не всегда, незаинтересованный наблюдатель вряд ли признает подобного рода интерпретации очевидных исторических фактов беспристрастными. Это верно по отношению не только к так называемым «новым» нациям XX в. [241], но в не меньшей мере и к «старым» нациям [242].