Татьяна Горичева - От Эдипа к Нарциссу (беседы)

А. С.:. Мне кажется, мы кое-чего достигли. По крайней мере, мы обозначили проблематичность реального и, действительно, согласились, что реальность проявляет себя как симптом, как след, то есть как некая пропасть в хорошо обустроенных символических порядках. Мы реального не замечаем, пока оно является чистым фоном происходящего, и только когда оно знаменует собой провал в символических порядках, тогда мы видим это пресловутое реальное, оборачивающееся тем, что еще не структурировано. В отличие, кстати говоря, от того, что мы называем высшей реальностью. Ясно, что когда говорится о высшей реальности, речь уже идет о чем-то еще и символическом. Просто это ситуация, в которой символическое имеет свое тело. Не только является духовной формулой, когда мы говорим о «чисто символическом», а сопровождается определенными телесными проявлениями. В частности, эмоциональной и чувственной глубиной. Тогда мы заводим речь о сфере высшей реальности. Но если нас интересует «просто реальность», то здесь и возникает множество проблем, и мы оказываемся в растерянности. Как ее зафиксировать и, вообще, как в ней существовать? Ведь символические подспорья помогают нам во всех способах и видах отреагирования. Например, если мы знаем, как выражать скорбь, неважно каким образом, посыпать ли голову пеплом, или рвать на себе волосы, то мы уже имеем путь к символическому отреагированию. Речь шла о выборе. Что такое ситуация выбора? Ситуация выбора предполагает, что мир разбит на дискретные исходы, он уже упорядочен символическими формами. Поэтому мы можем выбрать, предать — не предать, совершать поступок — не совершать, но при этом мы можем поскользнуться, упасть в лужу, или мало ли что может с нами произойти. Вот она, неструктурированная реальность, которая откуда-то выдвинулась. Она такова, что не имеет характера самовоспроизводства или запоминаемости, всегда оставаясь тем, о чем нельзя рассказать. Попробуй, расскажи, что ты просто упал, или проспал час решающего экзамена — никто не поверит, хотя это на самом деле так. То есть моменты неструктурированности, конечно же, свидетельствуют о том, что перед нами «простая реальность», которая есть самая непростая вещь в этом мире. В отличие от символического, от высшей реальности. И вот тут, мне кажется, было бы уместно ввести понятие воображаемого, дабы в первую очередь наметить различие между символическим и воображаемым. У Фрейда это различие строго не проводится. Именно поэтому Лакан постоянно о нем говорит. Один из главных мотивов философии Лакана состоит в различии между воображаемым и символическим. Как мне представляется, фундаментальное деление здесь сразу же проходит вот по какому критерию: Фрейд, который, к сожалению, иногда путает символическое и воображаемое, замечает, что символический язык сновидений не знает слова «нет», не знает отрицательной частицы, и в силу этого является продуктом воображения. В то же время Сартр, написавший, быть может, лучшую работу о воображении, говорит, что всякое воображение содержит в себе двойное отрицание. Во-первых, воображение — это «нет» по отношению к миру, потому что, нечто воображая, я отрицаю то, что вокруг и передо мной, совершаю чистый акт отрицания. Во-вторых, это «нет» самому содержимому воображения, потому что когда я воображаю, я твердо знаю, что это всего лишь воображение, а не реальность. Здесь подверстывается еще и третье «нет», характерное только для «полных воображаемых», то есть для того, что можно стряхнуть, как наваждение. Полное воображаемое откликается и на третье «нет», когда я наконец-то хочу обратиться к реальности или к символическому. Мы можем говорить о популяции воображений, подразделяющейся на несколько видов. Существуют так называемые «полные воображения», выполняющие принцип всех трех «нет». Можно сказать, что они наиболее совершенны. Но существуют и другие воображения, более простые, еще не доросшие до символического. Это точно такие же спонтанные продукты расфокусирования нашего внимания, каким является и сама реальность в ее чистом виде (не как высшая реальность). Например, помимо чистых воображений, которые мы назовем семейством грез и которые содержат в себе двойное отрицание плюс третье «нет», существуют галлюцинации, которые одного из этих отрицаний не содержат. Галлюцинация, во всяком случае, не отрицает своего собственного содержания. Второе «нет» выпадает, именно поэтому галлюцинация оказывается столь навязчивой. Не говоря о том, что она не содержит и третьего «нет», — ее невозможно произвольно стряхнуть. Существуют псевдогаллюцинации, из которых выпадает только третье «нет». Существуют, наконец, сновидения, из которых выпадает первое «нет».

Все эти представители семейства воображений, различные его отряды, имеют разный ранг и разную степень выживаемости. Большинство воображений пугливы, как дикие животные. Их действительно можно легко стряхнуть щелчком пальцев: эй ты, сосредоточься. И все, расфокусирование прекратилось, мы вновь собираем мир в одной точке, в точке совпадения реального и символического. Но некоторые воображения в ответ на этот щелчок продолжаются, их мы называем галлюцинациями, навязчивыми состояниями, иллюзиями. Они, в отличие от все понимающих домашних животных, суть дикие звери, которые нас пытаются поглотить, собственно говоря, овладеть нашей плотью, нашим поведением, нашей повседневностью. На первый взгляд, эти примитивные воображения несимволизируемы. Они несимволизируемы потому, что не могут быть переданы другому. Нельзя заразить другого своей навязчивостью, он в лучшем случае пожмет плечами. Хотя воображением прекрасно можно заразить. Можно подумать, что данный вид воображений является более сильным, но на самом деле он лишен возможности к собственному воспроизводству. Этот вид обитает только в том теле, которое захватил, в отличие от прекрасно приспособившихся пугливых воображений, которые ведут странный образ жизни: они мигрируют через сновидения, через грезы наяву. Вот они, несмотря на то что пугливы, прекрасно обеспечивают собственное размножение с помощью символических порядков. Они прорываются в текст, в искусство, именно эти воображения я могу сообщить другим, потому что для них уже существуют готовые символические порядки. Я наделяю символическое телом, и получается, что эти пугливые воображения — как вирус, не имеющий собственного ДНК — существуют в нескольких средах. Во-первых, во мне, и, во-вторых, вне меня — в тех символических порядках, которые я придумываю, сочиняю или читаю. Они свободно мигрируют через разные прерывы имманентности этого мира. Если дикие воображения, связанные с навязчивостью и галлюцинациями, можно сравнить с динозаврами и ящерами, то воображения, которые являются грезами, представляют собой последний виток эволюции всего семейства воображений, ибо они могут овладевать не только телесным, но и символическим. Они способны воспроизводить самих себя. Оказываясь где-нибудь в тексте, они обеспечивают себе определенное бессмертие. Скажем, был некто Пруст, который, поддавшись натиску грез, уделил им форму символического, и они там существуют в законсервированном виде, пока не произойдет распредмечивание, пока кто-то не откроет книгу и не начнет в ней узнавать себя, хотя у него было совершенно другое детство. Наше ДНК разворачивает чужую программу в собственном мироощущении, и эти воображения вновь мигрируют уже извне вовнутрь, в каждого читателя. Таким образом, мы видим, что существует плавная сфера перехода между воображаемым как спонтанной продукцией расфокусирования и символическим как устойчивым порядком искусства. Только в этом случае символическое обретает высшую форму реальности, поскольку одухотворено воображениями. Не теми воображениями, которые пошли по пути насильственного захвата и вторжения (пойдя по этому пути, они лишились бы возможности размножения, потому что, как мы сказали, эти состояния непередаваемы), а теми хитро адаптировавшимися воображениями, которые легко исчезают, но вместе с тем вполне могут себя воспроизводить. В этом плане сам автор выступает просто как агент воли к произведению. Можно сказать, что он — промежуточное звено для размножения воображений третьего порядка, для того, чтобы они переходили в символическое, затем вновь в реальное и вновь в символическое как в свое собственное тело. Мне представляется, что в такой развертке мы получаем шанс несколько яснее представить соотношение воображаемого, символического и реального.