Татьяна Горичева - От Эдипа к Нарциссу (беседы)

А. С.: Я могу согласиться со многим из того, что было сказано, однако у меня есть несколько существенных добавлений. Нет ни малейших сомнений в том, что вновь идти по пути, по которому шли до нас, значит не идти вовсе. Точно так же невозможна чужая мысль, ибо если она чужая, то откуда я знаю, что она — мысль? Но, во-первых, на помощь приходит забвение, «неузнавание следа», о котором часто говорит Деррида. Во-вторых, запаздывающая точка старта создает иллюзию преимущества: мы можем полагать, что если пройдем вновь по пути, когда-то проторенному теми, кто мыслил, то будем мыслящими вослед. Это крайне заманчиво, но неверно по сути. Следует подчеркнуть один очень важный момент, который Татьяна отметила. Начало пути — действительно инициация. Это не желание нечто приобрести, хотя, грубо говоря, возможна такая мотивация «А не накопить ли мне еще впечатлений, фотографий или сувениров? Чтобы даже у меня самого не было сомнений в том, где я побывал и что повидал». Но настоящая инициация пути состоит не в идее приобретения, не в коллекторе, а в стремлении избавиться от чего-то, когда мы говорим себе. «Хватит, сколько можно еще так жить?» Начало пути — это избавление от привязанностей, от возникшей у нас укорененности. Любую укорененность мы заслуживаем сами, поскольку чаще всего настаиваем на своих привязанностях, инвестируем в них усилия, за счет чего нам капают проценты, мы получаем материальные или какие-то иные вознаграждения (например, укрепляется репутация, «доброе имя»). Прекрасно, что они капают, однако человек только тогда является человеком, когда вдруг ловит себя на мысли: «Сколько можно заниматься крохоборством жалкой наличности, не отправиться ли мне в путь, не попробовать ли скользнуть в маленький проем между двумя безднами, не постараться ли успеть прожить что-то еще?» Путь мне представляется в своих основах именно идеей расставания, решительным отказом от привязанностей, беззаботностью, легкостью. Уверен, что это вещь почти врожденная, подобно готовности рискнуть, поставить на карту что-то существенное, сказать себе: «А почему бы и нет?» Исходное отношение к сказке странствий может оказаться более глубоким дифференциалом, чем половые или расовые различия, которые надежно упакованы в символическое и присутствуют в трансляции ноосферы. А устремленность в путь требует особого беспокойства, плохо поддающегося символизации. Глубокая одержимость странствием схожа с духом воинственности, в том плане, что почти не знает объективации. Что это означает? Инициация пути, обретаемая через заброшенность в мир, означает готовность прожить не одну, а несколько жизней — как можно больше, целый веер, целую пригоршню жизней, даже если все они так и останутся незаконченными, обрывочными и фрагментарными.

Д. О.: Александр, по вашим словам выходит, что идея пути является чисто негативной. Это что-то вроде послед него шанса, который используют, когда определенность оформившихся навыков существования становится абсолютно невыносимой. Поиск пути позволяет покрыть трещинами и расколоть вконец заиндевевшую обыденность. Стало быть, путешествие выступает по большей части как бегство, радикальное ускользание. Если я правильно понимаю, вы полагаете, что никакого позитивного смысла у пути нет?

А. С.: Я считаю, что идея пути в том аспекте, в котором мы о ней говорим — как метафизика странствий, — не просто негативна, а вообще катастрофична по своей природе, так же, как катастрофично всякое подлинное рождение. Очевидно, что всякое рождение есть результат болевого шока, утрата, потеря, когда ты оказываешься заброшенным. Не только номад предстает как скиталец, идущий куда глаза глядят, мы все таковы в начале своего пути, пока еще не закованы в панцирь ороговевшей определенности. Просто взор номада все время отталкивается от надоевшей картинки — уходит от признанности, от долгосрочных и, тем более, пожизненных обязательств. Искусством пути управляет импульс ухода, а не маниакальное стремление к одной и той же цели. Ведь инициация — это в первую очередь лишение чего-то, она жестко обозначается как татуировка, рана, порез. Только оттолкнувшись от онтологический потери, забыв, потеряв себя, ты можешь вновь встать на путь и отправиться в странствие, не имея в виду прибыть в фиксированный пункт назначения. Меня всегда привлекали истории, правда, по большей части мифологичные, вроде истории про Александра Первого, который якобы не умер в Таганроге, а обратился в странника Федора Кузьмича и ходил по России. Какая в самом деле великая идея! Вот где смысл пути. Неважно, кем ты стал: признанным автором, философом, политиком, даже императором. Это еще далеко не все. Человеческая подлинность проявляется в том, чтобы уметь от этого отказаться. Легко, играючи, без сожалений.

Т. Г.: Я согласна, что путь — это новое рождение как инициация, совершаемая через катастрофу. Но я не стала бы говорить о негативности инициации, поскольку ее глубинная значимость для человека состоит в том, что она позволяет ему обрести себя. Как правильно сказал Даниэль, это обретение происходит не потому, что мы сами себя открываем посредством какой-то рефлексии, прочтения книг, обретения степеней, а исключительно в силу того, что путь нас находит — как благосклонная судьба или жестокий рок, как случай или результат долговременной аскезы духа. Иные люди только в пятьдесят лет начинают узнавать, кто они такие. Много лет они прожили спокойно, монотонно и благополучно, но внезапно происходит сдвиг и все прежние основы существования срываются с креплений. У Хайдеггера можно встретить понятие Verrückenheit, означающее сдвинутость или смещенность. Чтобы действительно выйти на путь, нужно оказаться немного сдвинутым, слегка безумцем, опять-таки в смысле той легкости, которая позволяет отказаться от исполнения привычных ролей, сколь бы странным и шокирующим это ни выглядело в глазах окружающих. Эта мысль прозвучала в нашей беседе, ты не тот, кем выглядишь и за кого тебя принимают, ты не являешься зависимой переменной поля повседневности. Если это понято, и не просто понято, но некоторым образом пережито, тогда инициация произошла и путь тебя нашел. А если ни понимания, ни переживания не возникло, тогда ты остаешься неподвижным, скованным предзаданностью своих ролей и функций. В последнем случае перед нами раскрывается довольно драматическая картина, которая соответствует нынешнему положению дел в России. В этот страшный период полного хаоса мы видим, что многие люди не в состоянии справиться с изменениями, произошедшими во внешнем социальном пространстве. Они утратили привычный тип существования, прежних звуков шарманки больше не слышно, однако они не могут сместиться, избавиться от старых привязанностей и поэтому чаще всего стремятся искусственно возобновить знакомую мелодию. Очевидно, что сейчас самый экзистенциально сильный импульс — это ностальгия. Но нельзя же бесконечно ностальгировать. Когда-то надо предпринять внутреннее усилие и мобилизовать себя к новому пути, к созданию новых возможностей. Я хочу повторить, что идея пути, безусловно, положительная, поскольку устремлена к раскрытию подлинного начала в человеке. Подобное раскрытие всегда происходит катастрофически, через отказ от накопленного багажа. Это неизбежное требование, потому что в путь можно отправиться только налегке, избавившись от всего лишнего и сохранив самое необходимое. Ницше говорил, что лишь выхоженные мысли имеют ценность. Это тоже способ путешествия. Мыслить — значит пребывать в пути, не будучи никогда уверенным в конечном смысле того усилия, которое ты предпринимаешь. Мне кажется, что наши с вами беседы были именно такими — случайным совпадением судеб, неожиданным пересечением разных тропинок, в точках соприкосновений и встреч создававших событие, Ereignis, совершенно ничем не обусловленное и никак не детерминированное. Наверное, только таким образом и можно сейчас философствовать — не в одиночку и не внутри профессиональных сообществ, а в неспешной беседе, результат которой непредсказуем и никому неизвестен заранее.