Славой Жижек - РАЗМЫШЛЕНИЯ В КРАСНОМ ЦВЕТЕ: КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА КРИЗИС И СОПУТСТВУЮЩИЕ ПРЕДМЕТЫ

Однако совершенно ясно, что эта методика жестко ограничена: можете ли вы представить, как приглашаете к себе домой кровавого нацистского убийцу — такого, как Максимилиан Ауэ из романа Литтелла, который скорее пригласит себя сам, — чтобы он рассказал вам свою историю? Готов ли хоть кто-нибудь согласиться с тем, что Гитлер потому враг, что мы не выслушали его историю? Недавно в новостях появился любопытный рассказ сербского журналиста о том, как один политик в ходе долгих и трудных переговоров убедил скрывавшегося на своей вилле Слободана Милошевича сдаться полиции и согласиться на арест. Милошевич сказал «да» и попросил позволения спуститься на нижний этаж виллы, чтобы сделать некое дело. Человек, который вел переговоры, выразил сомнение, опасаясь, что Милошевич намеревается покончить самоубийством, но Милошевич успокоил его, объяснив, что он обязан сдержать слово, данное им своей жене Мире Маркович и помыть ей голову перед уходом. Может быть, эта деталь частной жизни «искупает» ужасы, творившиеся в годы правления Милошевича? Вполне можно себе представить, как Гитлер моет голову Еве Браун; не нужно богатого воображения, чтобы представить (это известный факт), что Генрих Гейдрих, архитектор холокоста, по вечерам разыгрывал с друзьями струнные квартеты Бетховена. Самый простой опыт субъективности — «богатство внутренней жизни»: то, «каков я есть», а не символические роли и обязанности, которые я принимаю на себя в общественной жизни (отец, профессор и т. п.). В этом состоит первый урок психоанализа: пресловутое «богатство внутренней жизни» — фикция, завеса, ложная дистанция. Подлинная его функция состоит в том, чтобы сохранять мою внешнюю видимость, сделать доступной нарциссизму моего воображения мою настоящую социально-символическую идентичность. Следовательно, для того, чтобы осуществлять критику идеологии, можно и нужно изобретать способы срывания масок с лицемерия «внутренней жизни» и ее «искренней» эмоциональности. Ведь наше внутреннее переживание собственной жизни, истории, которые мы рассказываем самим себе, чтобы объяснить то, что мы делаем, — это психологическая ложь, правда находится снаружи, — там, где мы что-то делаем. Это непростой урок из книги Литтелла: в ней мы встречаем человека, чью историю мы полностью выслушали, и который тем не менее должен остаться нашим врагом. По-настоящему невыносимы даже не кошмарные деяния нацистских палачей, а то, какими «человечными, слишком человечными» они оставались, когда совершали их. Так же, без всякого сомнения, следует относится к самой коллективной форме «рассказывания историй о себе», к символической ткани, составляющую основание (этнического, социального, сексуального, религиозного…) сообщества. Здесь нам может очень пригодиться проводимое Кантом различие между общественным и частным использованием разума: коренной недостаток так называемой «политики идентичности» состоит в том, что она сосредоточивает внимание на «частных» идентичностях — ее конечным горизонтом является толерантность и смешение «частных» идентичностей, а любая универсальность, проходящая сквозь всю область, отвергается как насильственная. Универсальность Павла дерзка, когда он говорит, что нет ни эллинов, ни иудеев, ни мужчин, ни женщин. Это не означает, что все мы — одна счастливая семья, но есть одно больше разделение, проходящее сквозь все частные идентичности, отменяя их в конечном счете: нет ни эллинов, ни иудеев, ни мужчин, ни женщин, есть только христиане и враги христианства! Сегодня мы сказали бы, что есть только борцы за освобождение и противостоящие им реакционеры.

Нет ничего удивительного в том, что с недавних пор становится все более актуальным вопрос о «вредных субъектах». Лилиан Гласс в своей книге «Вредные люди» [305] Cм.: Lillian Glass, Toxic People, New York: Simon & Schuster 1995. См. также русс. изд.: Гласс Л. Вредные люди: как с ними бороться? СПб: Питер, 2007. — Прим. ред. описала их 30 типов. Некоторые из них получили юмористические прозвища, как, например, Улыбчивый Двуликий Янус. Автор разработала анкету вредных людей, чтобы читателям было легче определить, под какую категорию подпадает данный подозреваемый, и 10 способов борьбы с ними: юмор, прямое столкновение, спокойный вопрос, пронзительные вопли, любовь и доброта, искупительная фантазия и т. д. Признавая, что все мы в той или иной степени вредны, Гласс также предлагает каталог вредных образов, при помощи которого мы можем охарактеризовать наше собственное вредоносное поведение. Альберт Дж. Бернштейн [306] См.: Albert J. Bernstein, Emotional Vampires: Dealing With People Who Drain You Dry, New York: McGraw&Hill 2002. делает (риторический) шаг вперед в этом направлении. Обращаясь к мифологии ужасов, он прямо говорит об эмоциональных вампирах, которые охотятся на нас, маскируясь под обыкновенных людей: они могут скрываться в вашем офисе, в вашей семьей, в кругу ваших друзей, может быть, даже делить с вами ложе. Они умны, талантливы, харизматичны, они привлекают ваше внимание, завоевывают доверие и высасывают вашу эмоциональную энергию. Они подразделяются на такие категории, как своекорыстные Нарциссы, гедонистические единоличники, изнуряющие параноики, невыносимые драматические королевы. Как и следовало ожидать, Бернштейн предлагает ряд стратегий, призванных защитить нас от этих кровососов.

Тема «вредных субъектов» распространяется далеко за рамки межличностных отношений. В характерной «постмодернистской» манере предикатом «ядовитые» охватываются целые ряды качеств, относящихся к совершенно различным (природным, культурным, психологическим, политическим) уровням. «Вредным субъектом» может оказаться иммигрант, страдающий неизлечимым заболеванием, которого необходимо поместить в карантин; террорист, чьи смертоносные планы необходимо предотвратить, и которого необходимо препроводить в Гуантанамо, зону, свободную от закона; идеолог-фундаменталист, которого необходимо заставить замолчать, потому что он сеет ненависть; родитель, педагог или священник, который злоупотребляет своей властью над детьми и развращает их. Согласно смыслу гегелевской универсализации, здесь следует совершить переход от предиката к субъекту: с точки зрения автономного свободного субъекта нечто «вредное» содержится уже в самой идее родителя, паразитического посредника, который подчиняет субъекта своей власти в процессе утверждения свободы и автономности последнего? Если в понятии родителя есть что-то клиническое, значит, не существует чистых, невредных родителей, идеальная фигура родителя неизбежно запачкана на уровне либидо. И это обобщение следует довести до конца: в конечном счете вредоносен Ближний как таковой, вредоносна пропасть его желаний и постыдных удовольствий, и поэтому конечная цель всех установлений в области межличностных отношений должна состоять в том, чтобы изолировать или, во всяком случае, нейтрализовать и ограничить вредоносное измерение, превратив Ближнего в доброго знакомого.