Рихард Прехт - Любовь

Напротив, Эйбл-Эйбенфельдт исходит из предпосылки о том, что самой сильной в животном царстве является привязанность матери к детенышу, по крайней мере у животных, которые ухаживают за своим потомством. Жертвенное поведение львиц, защищающих потомство, — это не поэтическое преувеличение, и такое поведение характерно не только для львиц. Мнение о том, что любовь зарождается после рождения детенышей, а не за недели или месяцы до него, хорошо объясняет тот факт, что обоюдная привязанность матери и ребенка у человека тоже, как правило, является более глубокой и надежной, чем обоюдная привязанность мужчины и женщины.

Гамбургский психотерапевт Михаэль Мари тоже считает любовь между матерью и ребенком источником любви вообще: «Мать (или другой самый близкий человек) представляется ребенку гаванью, защищающей его от всех бед и несчастий. Именно с матерью связан опыт самой сильной из всех мыслимых привязанностей, опыт интимной привязанности, обусловленный телесной, эмоциональной и психологической близостью. Под влиянием этого раннего и неизгладимого опыта интимное отношение отливается в законченную форму, задающую требования к переживаемой человеком привязанности. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в зрелом возрасте люди ищут такой же интимной близости в отношении, в котором психологический аспект сливается с эмоциональным и телесным: в интимном отношении к любимому человеку» (60).

Судя по всему, источником любви является материнская или — у некоторых видов — родительская забота. Тот, кто заботится о потомстве, должен угадывать потребности и чувства своих подопечных. Эту способность мы наблюдаем у многих животных. От заботы о потомстве через уход за уязвимыми или ранеными сородичами живые существа перешли к любовным отношениям, связывающим взрослых, не состоящих в родстве особей. Мало того, по мнению специалиста по детской психологии из университета Джорджа Вашингтона Стэнли Гринспена и его соавтора, философа Стюарта Шенкера из Йоркского университета, в отношениях матери и ребенка следует искать колыбель зарождения языка и культуры. В их замечательной книге «The first Idea» («Первая мысль») авторы описывают рождение человеческой культуры из языка тела и жеста, которым объясняются между собой мать и дитя.

Этот процесс имел продолжение: где-то, когда-то чувственность и эмоциональная нежность детско-материнских отношений распространилась, очевидно, и на других членов первобытного сообщества. Было ли это излучение любви, окружавшей детско-материнские отношения, необходимым для возникновения половой любви, сказать трудно. Ясно, что у людей половая любовь способствовала воспитанию детей. Правда, для этого могли существовать и другие — помимо любви мужчины и женщины — возможности. Например, забота со стороны теток и двоюродных бабушек; такое социальное поведение характерно не только для обезьян, но и для слонов, северных оленей и буржуазных семейств XIX века.

Единственное, что можно сказать по этому поводу: половая любовь не была умопомешательством, приведшим к вымиранию наших предков. Для дикарей каменного века любовь, очевидно, не была угрожающим существованию вида недостатком.

Вполне возможно, что половая любовь является производной от отношений матери и ребенка или, смотря по условиям воспитания потомства, от отношений детей и родителей. Возможный довод в пользу такого взгляда заключается в том, что существуют и другие производные — например, любовь к братьям, сестрам, родственникам и прежде всего любовь к друзьям. Учитывая наши реальные чувства, было бы совершенно бессмысленно предполагать, что наши родственники близки нам невзирая ни на что. Если бы теория Гамильтона об общей адаптации была верна, то нерушимые узы связывали бы нас не только с родными, но и с двоюродными братьями и сестрами. Иногда, конечно, случается и такое, но, как правило, отношения с этими родственниками не играют в нашей жизни большой эмоциональной роли. Вместо этого мы находим друзей, которых любим больше, чем родных. Степень родственной близости не является показателем или мерой душевной близости, как бы это ни противоречило взглядам генов Гамильтона.

Правило «Вся власть генам!» работает не всегда и не везде. Люди способны любить других — генетически неблизких — людей, если эти последние возбуждают в них положительные чувства и мысли, внушают доверие и дают опору в жизни. По моему мнению, потребность в привязанности и близости возникает из наших детских отношений к родителям. Одновременно или несколько позже эта потребность ищет соответствия в других жизненных обстоятельствах. Именно в этом — а не в божественно генетической обязанности к размножению — надо искать нашу биологическую предрасположенность к любви.

Собор Святого Марка в Венеции известен на весь мир. Над построенной несколько позже дворцовой капеллой венецианских дожей возвышаются пять мощных куполов, воздвигнутых в XIII и XIV веках. На пятистах колоннах античного ордера из мрамора, порфира, яшмы, змеевика и алебастра зиждутся богато украшенные фасад и внутренность храма. Самое красивое в соборе — это мозаика на золотом фоне. Именно благодаря ей Сан-

Марко называют Золотой Базиликой. Из года в год полюбоваться этим чудом в Венецию приезжают сотни тысяч туристов.

В 1978 году собор посетили два необычных туриста: американские эволюционные биологи Ричард Левонтин и Стивен Джей Гоулд. Особый интерес возбудило у них созерцание многочисленных, опирающихся на колонны сводов потолка. Но заинтересовались Левонтин и Гоулд не самими сводами, а тем, что располагалось на их стыках. Там, где сходились два свода, между ними был виден направленный острым углом вниз треугольник. Историки искусства называют такие треугольники пазухами свода. Эти пазухи являются появляются непреднамеренно, будучи конструктивно необходимыми элементами возведения куполов и арок. В соборе Святого Марка пазухи богато украшены мозаикой. Необходимый, но не красивый элемент здания прикрывали изящными картинами.

Гоулда и Левонтина, стоявших под пазухами свода, внезапно озарило: в архитектуре существуют вещи, созданные непреднамеренно, но являющиеся неизбежным следствием возведения зданий. Не может ли такое иметь место и в биологии? Не является ли это ответом на вопрос о причинах невероятного разнообразия природных форм? Допустим, в каком-то гене закодирована полезная информация — к примеру, о своде, — но одновременно тот же ген переносит и информацию о пазухах свода. В результате оба биолога сформулировали новое понятие. По Гоулду и Левонтину, признаки, свойства и способности, не являющиеся необходимыми с биологической точки, называют пазухами ( spandrels).