Фредерик Коплстон - История средневековой философии

Действительно, Ансельм мыслил в религиозном контексте. Аргумент и впрямь строился им в форме обращения к самому Богу. Далее, Ансельм пишет как верующий христианин - с точки зрения веры, ищущей уразумения; и нет веской причины отрицать, что он пытается сделать для христианина более понятной природу Бога, в которого тот верует. В то же время достаточно ясно, что Гаунило был абсолютно прав, рассматривая этот аргумент именно как аргумент. Можно сказать, Ансельм утверждает, что "Бог существует" - высказывание аналитически истинное. Если так, то едва ли можно отрицать, что Ансельм пытается доказать аналитическую истинность этого высказывания. Можно поручиться, что чем больше мы отвлекаем аргумент от контекста и рассматриваем его исключительно как таковой, тем дальше отходим от атмосферы, так сказать, веры, ищущем уразумения самой себя. Однако хотя Ансельм утверждает в предисловии к "Прослогиону", что пишет с точки зрения человека, пытающегося возвысить свой ум к Богу и постичь то, во что верует, он также открыто заявляет, что ищет тот единственный аргумент, который доказал бы, что Бог существует и что он таков, каким его видит верующий христианин. Вот почему в характеристике этого аргумента именно как аргумента трудно усмотреть какое-либо несоответствие.

Мы не можем углубляться в данную дискуссию. Это увело бы нас слишком далеко в сторону[ 128]. Можно, однако, сделать два замечания. Во-первых, если мы признаем, что Аквинат и Кант справедливо отвергали развитый Ансельмом в "Прослогионе" аргумент[ 129], нам все же придется разъяснить, почему этот аргумент имеет тенденцию возвращаться в разных формах. Происходит ли это просто потому, что сохраняются основания для логической путаницы? Или же потому, что вера в предельную божественную реальность властвует над некоторыми умами? Если это так, то почему? Во-вторых, можно заметить, что рассуждение Ансельма и его спор с Гаунило обнаруживают такую изощренность, какой мы не мотли бы ожидать, если бы считали XI в. временем практически беспросветной интеллектуальной отсталости и темноты[ 130]. О тонкости рассуждения Ансельма можно судить по его анализу выражения "из ничего", содержащегося в утверждении, что Бог создал мир из ничего. Он разъясняет, что выражение "из ничего" не предполагает ранее существовавшего материала, особого рода нечто, но что оно эквивалентно выражению "не из чего-либо". Ансельм вполне мог иметь в виду точку зрения вроде той, что развивалась фредегизием Турским (см. выше, с. 86), - точку зрения, которую он намеревался усовершенствовать. Однако все дело в том, что здесь Ансельм обнаруживает понимание факта существования разницы между грамматической и логической формами высказывания. Отнюдь не верно думать, что все средневековые мыслители были слепы к этому различию и первый луч света блеснул только благодаря Бертрану Расселу[ 131].

Стоит добавить, что в своем сочинении De Grammatico ("О грамматисте"), написанном в форме диалога между учителем и учеником, Ансельм обнаруживает тенденцию обращаться к ралрюнальному или обыденному языку[ 132]. Он исследует здесь вопрос о паронимах; как он говорит, эта тема широко обсуждалась диалектиками XI столетия[ 133]. И выбирает он для специального рассмотрения случаи, когда слово может функционировать или как имя существительное, выражающее конкретное понятие, или как прилагательное. В качестве примера он берет слово grammaticus, которое может функционировать или как имя существительное [например, в выражении grammaticus loquitur - "грамматист (grammarian) говорит"], или как прилагательное. Английский язык, однако, не позволяет нам использовать слово "grammatical" как имя существительное, поэтому возьмем слово "пьяный". В таких предложениях, как "Пьяные нарушают порядок" или "В углу сидел пьяный", слово "пьяный" выступает как имя существительное, в предложении же "Петр пьяный" - как прилагательное. Заданный Ансельмом вопрос состоял в том, означает ли такое слово субстанцию или качество. Большинство людей, скорее всего, ответило бы, что оно означает иногда одно, а иногда другое. По мнению Ансельма, этот ответ не годится. Мы действительно можем использовать "пьяный" как прилагательное; однако если мы используем его как таковое для обозначения качества - например, в выражении "пьяный прискорбный", - то насмешим не только грамматистов, но даже крестьян. Мы должны сказать, например, "пьянство прискорбно" или "пьянеть прискорбно". Ансельм заключает, что такое слово, как "пьяный", означает непосредственно опьянение, состояние опьянения, а косвенно - человека, т. е что оно означает опьянение и "является именем" для человека[ 134]. Действительно, обыденное словоупотребление показывает, что "пьяный" является именем для человека. Ведь предложение "пьянство пьяно" бессмысленно. Подобным же образом Ансельм доказывает, что в таком предложении, как "Том бел", слово "белый" означает обладание качеством белизны и "является именем" для Тома.

Эти образцы ансельмовской диалектики приведены нами не в качестве свидетельства высокоразвитой логики. Но интересно посмотреть, как он различает обозначение (significatio) и референцию (appellatio, именование) и как, пытаясь подкрепить свою теорию, показывает, что противостоящая теория обусловливает или поощряет возникновение предложений абсурдных или бессмысленных с точки зрения стандартов обыденного употребления[ 135]. По мере развития логики подобный подход становился более формализованным. В эпоху же раннего средневековья он находил опору в семантике естественного, или обыденного, языка.

Может показаться, что переходить от Ансельма к Абеляру - примерно то же, что переходить от теолога к диалектику и от святого, в высшей степени ортодоксального, нравоучительного автора - к еретически мыслящему философу.

Но Абеляр хотя и был самым выдающимся диалектиком своего времени, был также и теологом[ 136]. Будучи не святым, а скорее человеком бойцовского склада, умевшим наживать врагов (из коих особо выделялся св. Бернар) и трудным в общежитии, он, однако, не был и отъявленным еретиком, каким выставляли его некоторые оппоненты. И в любом случае он был оригинальным и чрезвычайно одаренным мыслителем, который сыграл огромную роль в повышении стандартов интеллектуальной жизни.

Абеляр родился в Пале, близ Нанта, в 1079 г., и учился сначала у Росцелина, а затем у Гильома из Шампо (ум. 1120) - оба они впоследствии пали жертвами его диалектического искусства. Затем он начал читать лекции - сначала в Мелене, потом в Корбее и в Париже. Обратившись к теологии, Абеляр пользовался наставлениями Ансельма Ланского.

По-видимому, его воинственный характер стал причиной ссор; в 1113 г. он начал преподавать теологию в кафедральной школе в Париже. Но его карьера прервалась из-за широко известной связи с Элоизой и последствий этой связи, и он удалился в аббатство Сен-Дени. Вызвав недовольство тамошних монахов, он ушел оттуда, поселился неподалеку от Ножан-сюр-Сен и основал школу Духа-Утешителя (Le Paraclet) для учеников, которые приходили к нему в место его уединения. Затем он стал аббатом монастыря св. Гильдазия в Бретани, передав Параклет в собственность Элоизе.