Джеймс Холлис - В поисках божественной обители: Роль мифа в севременной жизни

«Я для вас уж теперь не герой, каким хотел казаться, а просто гаденький человек, шенапан. Ну пусть же! Я очень рад, что вы меня раскусили… Но ведь это оттого, что я сам себя не уважаю. Разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать?» [55] Там же, с. 462.

Достигая среднего возраста, мы определенно постигаем истину, заложенную в афоризме Марка Твена: «Человек – всего лишь животное, которое испытывает стыд, причем имеет на это полное право» [56] Oxford Dictionary of Quatations, p. 554. . Тот, кто не пришел к ощущению сильной ненависти к себе, не может назвать себя вполне сознательным. Так, человек из подполья, наблюдавший за кавалерийским офицером, «гремящим из форсу дурного тону саблею», размышляет о себе:

«Бьюсь об заклад, вы думаете, что я пишу все это из форсу, чтоб поострить насчет деятелей, да еще из форсу дурного тона гремлю саблей, как мой офицер. Но, господа, кто же может своими болезнями тщеславиться да еще ими форсить? Впрочем, что ж я? – все это делают; болезнями-то и тщеславятся, а я, пожалуй, и больше всех» [57] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 457. .

Какой изумительный инсайт, и к тому же неизбежная правда, как становится ясно из заявлений политиков, из угроз генералов, из бессмыслицы пьянчужек, из эсхатологических заявлений бизнесменов, а также из вашего вчерашнего поведения. Любой терапевт видит, как клиент цепляется за невроз, как он любит свои симптомы, потайное место своей ненависти или что-то столь же застарелое, но гораздо менее застарелое, чем травма, вызванная риском изменений. Как заметил У.Г. Оден,

Человека из подполья особенно раздражало то, что философы называли фалличностью Сократа. Описывая образ Сократа, Платон утверждал, что люди не творят зло, если они действительно его осознают. Они совершают зло только потому, что не понимают, что есть истинное добро и что именно добро (Добро) одухотворяет душу. Что же должен сказать человек из подполья о своем моральном и историческом оптимизме?

«О младенец! О чистое, невинное дитя! Да когда же, во-первых, бывало, во все эти тысячелетия, чтоб человек действовал только из одной собственной выгоды? Что же делать с миллионами фактов, свидетельствующих о том, как люди зазнамо , то есть вполне понимая свои настоящие выгоды, оставляли их на другой план и бросались на другую дорогу, на риск, на авось, никем не принуждаемые к тому, а как будто не желая указанной дороги, и упрямо, своевольно пробивали другую, трудную, нелепую, отыскивая ее чуть ли не в потемках… Ведь, значит, им действительно это упрямство и своеволие было приятнее всякой выгоды» [59] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 466. .

Современник Достоевского, Ницше лишил себя такой же карьеры, когда, став свободным профессором лингвистики в провинциальном университете Базеля, перевернул мир. Бог не только умер, то есть материализовавшаяся икона института церкви не только потеряла свою нуминозность; будущее оказалось в руках сверхчеловека и его «стремления к власти» [60] Thus Spoke Zarathustra, in the Portable Nietzshe, p. 226. (См. также: Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Сочинения в 2-х т., т. 2, с. 5). . Величайшая ирония истории заключается в том, что нацисты превратили этого иконоборца в свою псевдоинтеллектуальную икону, использовав его стремление к власти и отождествив ее с Вермахтом. Взяв глубинную любовь Ницше к индивидуальности, они сделали из него эмоциональный источник коллективной идентификации салютующего фашизма.

Стремление к власти, которое описал Ницше, – это отзвук стремления к разрушению и хаосу, которое описал Достоевский. Хотя реальные воплощения конвенциональности могут пошатнуться, именно стремление к власти может вознести человека наверх, даже если это испугает общество. Жулик в конечном итоге может оказаться именно тем, кто спасет людей от других автономных частей их личности, этих Квислингов от психики [61] Видкунг Квислинг стал предателем Норвегии и своего народа, перейдя на сторону фашистов. В данном случае речь идет о том, что у каждого из нас есть свой внутренний «квислинг», предающий нас и окружающих нас людей. – Прим. автора. , продающихся за личную безопасность. Оба этих пророка (Ницше и Достоевский) говорили о глубинных истоках саморазрушающего, но неизбежного стремления человека к власти.

Взгляды Ницше и Достоевского общество не разделяло, так как они совершенно не совпадали с общественными ценностями, но их нельзя было назвать извращенными. Разумеется, они оба были объявлены отщепенцами и отступниками («perverted»; per означает «прочь», vertere – «поворачиваться»), ибо они «отвернулись» от общества и, следовательно, заслужили свой приговор – позор и всеобщее презрение. Однако каждый из них отстаивал истинность своих взглядов и уважение к личности. Но кем нужно быть, чтобы знать, какой путь истинный? Сообщество? Они стали всемирно известными благодаря своей индивидуальной идентичности человека-«отступника» и одновременно единственного источника обновления общества из подполья, и такое «невозможное» сочетание становится воплощением изысканного парадокса.

В самый разгар социальной деятельности, посвященной возведению огромных мертвых зданий и формированию культуры, основанной на приоритете рационального мышления, человек из подполья осмелился высказать свое мнение:

«А попробуй увлекись своим чувством слепо, без рассуждений, без первоначальной причины, отгоняя сознание хотя бы на это время; возненавидь или полюби, чтоб только не сидеть сложа руки… В результате мыльный пузырь и инерция… Пусть, пусть я болтун, безвредный, досадный болтун, как и все мы. Но что же делать, если прямое и единственное назначение вся кого умного человека есть болтовня, то есть умышленное пересыпанье из пустого в порожнее [62] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 464. .

Конец концов, господа: лучше ничего не делать! Лучше сознательная инерция!» [63] Там же, с. 479.

Его пародия доходит до абсурда:

«Второстепенной роли я понять не мог и вот именно потому-то в действительности очень спокойно занимал последнюю. Либо герой, либо грязь, средины не было… Обыкновенному человеку стыдно грязниться, а герой слишком высок, чтоб совсем загрязниться, следственно, можно грязниться» [64] Там же, с. 493. .

Апостол Павел признался: несмотря на то, что он знал, что такое добро, он не творил добро бессознательно. Точно так же карикатура Достоевского, нарисованная в подполье, дает импульс к глубинному признанию иррациональных жизненных сил. Достоевскому были неведомы ужасы коллективизации, сталинские казни и ГУЛАГ, однако он верно «считал» все знаки. Он понимал, что ценой, заплаченной за Хрустальный Дворец, станет постепенная утрата личности. Его страх перед опасностью «единомыслия» предвосхитил появление романа Джорджа Оруэлла «1984» и его статьи «Политика и английский язык».