Джеймс Холлис - В поисках божественной обители: Роль мифа в севременной жизни

Мне вспоминается случай, когда один человек из аудитории спросил великого исследователя мифов Джозефа Кэмпбелла: «Вы верите в Бога?». «В которого из них? – ответил Кэмпбелл. – Их ведь, знаете ли, сотни тысяч». Внезапно все мы переместились в иную плоскость. От неотложной потребности спрашивающего установить одного-единственного бога до определения понятия и, как следствие, до уменьшения психического расстройства. Нам напомнили не только о том, что бессмертные смертны, но и о том, что образы Бога появляются и исчезают, как луна, правда, их циклы могут продолжаться не месяцы, а тысячелетия.

На индивидуальном уровне все мы цепляемся за собственные образы, за образы другой эпохи, за образы, которые в нас внедряют родители и культура. Это образы, которые стали для нас ограниченными, которые мы переросли и которым перестали соответствовать. В своей книге «Перевал в середине пути» я заметил, что мы отдаем очень много сил формированию адаптивного самоощущения: созданию своей истории, формированию установок по отношению к себе и окружающим и целых совокупностей рефлекторных реакций, цель которых заключается в уменьшении нашего экзистенциального страха. Многие «Я» из этой совокупности формируются детскими переживаниями, которые усилились под влиянием определенных условий культурного развития. Природное «Я» оказывается погребенным под совокупностью этих наслоений «Я», что приводит к отчуждению и симптомам недомогания (disease), истощающим психику человека. К среднему возрасту природное «Я» часто угрожает разрушить шаткую независимость временной (взрослеющей) личности. Тогда человек начинает болеть и испытывать полную дезориентацию, цепляясь за закосневший образ своего «Я». Но стремление спрятаться за устаревшим ощущением своего «Я» препятствует воздействию импульсов индивидуации, а потому недомогание и дезориентация только возрастают. По существу, чтобы избежать тревоги, вызванной отказом от известного и привычного, человек привязывается к мертвому мифу.

К тому же страдает душа, стиснутая ограничениями ложного образа. Мы можем не знать, почему ощущаем себя несчастными, но страдаем и часто находим причины этих страданий в окружающих. Душа, воплощающая энергии таинства, приводящие в движение космос, больше не чувствует себя уютно в старой системе символов, которую мы считаем своей личностью и центром своих эмоций. Она страдает от потери того, что Юнг называл и божественной драмой, и символической жизнью. Смысл появляется лишь тогда, говорил он,

«когда люди чувствуют, что они живут символической жизнью, что они являются актерами в божественной драме. Только это придает смысл человеческой жизни; все остальное банально, и вы можете без него обойтись. Карьера, деторождение – все это майя [иллюзия] по сравнению с самым главным – с тем, что ваша жизнь наполнена смыслом» [3] «The Symbolic Life», The Symbolic Life, CW 18, par. 630. .

Подобно тому, как религия побуждает человека жить верой в чудо, так и развитие личности, индивидуационное стремление к целостности заставляет человека дожидаться прилива душевной энергии и верить в тот путь, по которому она его ведет. Противником этой веры является тревога, порожденная неопределенностью. В зрелости человек лучше выдерживает напряжение неопределенности, что весьма существенно и для его личностного роста, и с точки зрения почтительного отношения к автономии таинства.

Если мы, считая личностные феномены мифическими, описываем их совершенно по-разному (например, отличаем по характеру античное повествование Ближнего Востока от Я-концепции личности), это означает, что мы употребляем общее понятие мифа в очень широком смысле. Оба примера объединяет именно наличие важных энергетически заряженных образов. Оживляющая образ энергия может уйти из культуры и из отдельной человеческой жизни. Приводимое ниже определение мифа охватывает эти две отдельные реальности: Миф – это драматизация осознанных или бессознательных ценностей группы людей или отдельной личности.

Главная особенность этого определения заключается в том, что образы являются динамичными – и когда они автономны, и когда оказываются частью ткани повествования. Такая энергия может оживлять любую структуру, способную к формообразованию. Образы могут находить выражение в словах, движениях, пластике, науке, архитектуре или какой-то иной внешней культурной или индивидуальной форме. Иначе говоря, все, что может нести отпечаток божественной энергии, способно стать временным вместилищем таинств или богов.

Наше восприятие этих важных событий может быть осознанным или бессознательным; дело в том, что они нас затрагивают, увлекая либо к трансцендентному, либо к животному финалу. С намерениями нашей души могут быть связаны тысячи разных вещей, и та из них, на которую энергия таинства накладывает свой отпечаток, может считаться мифической по природе. К ним относятся наше искусство и религия; но наряду с ними и поп-культура, и городская архитектура: все они несут на себе отпечаток души. Человеческие сообщества и отдельные личности настолько осознавали несоответствие мифа событию, которое легло в его основу, насколько эти сообщества и отдельные личности ощущали внутренние ценности, присущие этому событию. Все зависело от того, в какой мере человек был связан или оторван от того, что придает ему ощущение глубины и смысла жизненного процесса.

Возьмем, например, архитектуру – нечто, совершенно не связанное с найденным нами общим смыслом мифа. Стекло и сталь очень конкретны и податливы; они несут на себе отпечаток психической структуры. Что может подумать о наших ценностях, ритуалах, общественной жизни путешественник, который через тысячу лет будет бродить по нашим городам? Быть может, этот путешественник решит, что мы, жившие в двадцатом веке, были прагматичной, функционально-ориентированной группой людей, которую мало волновали красота, пространство, сообщество? Заметит ли он перегруженное и стесненное пространство, однообразие, обезличенность наших городов, сделает ли вывод, что мы увлекались коммерцией, скоростью и функциональностью, почти не обращая внимания на свободу и органическую жизнь? Из таких культурных артефактов он мог бы узнать и о достижениях модернизма, и об обезображивании души.

Как современные антропологи стремятся восстановить ощущение прошлых культур, так и будущие поколения будут стараться понять, какой мир мы для себя построили. Они будут спрашивать о нас так же, как мы спрашиваем о прошлом; и мы с трудом можем себе представить, что осознаем свои ценности меньше, чем те, кто в будущем будет исследовать наш прах и наши погребальные одежды.