Джеймс Холлис - Мифологемы

В своем трактате «Защита поэзии» Перси Биши Шелли [54] Перси Биши Шелли (1792-1822) – один из величайших английских поэтов-романтиков XIX века. Он был свободолюбивым борцом за справедливость, проповедником и поэтом, рационалистом и романтиком, художником и мыслителем. – Примеч. ред. утверждает, что скрытой пружиной эмпатии и симпатии является воображение, орган морали. Благодаря воображению мы можем преодолеть границы единственно известного или едва известного и понять отношение к тому, что является другим, даже менее известным. И, конечно же, нам вспоминается предупреждение Джона Донна [55] Джон Донн (1572-1631) – английский поэт и богослов. Здесь имеется в виду отрывок из его «Обращений к Господу в час нужды», триада 17, ставший эпиграфом к роману Э.Хемингуэя «По ком звонит колокол»: «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа: меньше – на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит и по тебе». – Примеч. ред. , что бесполезно пытаться узнавать, по ком звонит колокол, ибо он звонит по нас [56] "Devotions xvii", in Denis Donaghue, ed., The Complete Poetry and Selected Prose of John Donne, p. 12. . И давайте не будем забывать высказывание Юнга о Тени, которой мы не хотим быть с точки зрения Эго и которая вместе с тем неизбежно является частью нас.

Исправление Тени – это задача человека, участвующего в процессе индивидуации, ибо он этически обязан интегрировать отщепленные части своей личности в единое целое. Встреча с Другим, которая так пугает примитивную психику и является источником страха, нетерпимости и большинства случаев насилия, представляет собой исходный моральный вызов. В моем Каине содержится мой Авель, а в моем Авеле – мой Каин. Я так же опасаюсь моего так называемого добра, как и моего так называемого зла. Работа, связанная с интеграцией, ведением диалога и уважением энергетических сил Другого, – задача, которая постоянно продолжает стоять перед каждой цивилизацией и отдельным человеком. Судьба мира висит на волоске и зависит именно от этой способности объять Другого и умения вести с ним диалог.

Таким образом, говоря о началах, мы видим, что каждая история о сотворении мира порождает свою совокупность метафор, которые используются каждая по-своему. В данном случае речь шла о трех метафорах: сопричастности творению, единстве/дуализме материи и духа и скрытой идентичности самости и Другого: мы видим, что нам удалось избежать как невротичного буквализма, так и опрометчивой раскрепощенности софистов. От цепи силлогизмов этих двойных метафор мы пришли к чему-то по-настоящему жизненно важному. С помощью «мифического мышления», иначе говоря – используя воображение, мы познали глубинную связь с таинством и свою сопричастность с ним. Уклониться от этого охвата дуализма – значит избежать истинной внутренней работы. Марк Аврелий [57] Марк Аврелий Антонин (121-180) – римский император из династии Антонинов. Философ, представитель позднего стоицизма, последователь Эпиктета. Большую часть времени своего правления провел в военных походах и при этом был склонен к размышлениям, кои излагал в философском дневнике, 12 книг, написанных по-гречески, которые впоследствии назвали «Размышления наедине с собой». – Примеч. пер. две тысячи лет тому назад заметил:

И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет?.. Не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. [58] Meditations, vol. IV, p. 77. (Рус. перевод: Марк Аврелий. Размышления / Пер. с др.-греч. А.К. Гаврилова. Кн. 5: 1) Мне все время кажется, что наше природное желание, зачастую весьма ленивое и замкнутое, также создавало изящные метафоры окончания жизни с осязаемым саваном [59] Метафора и символ помогают нам вступить в человеческие отношения с таинством и придать духовной сущности физическую, осязаемую форму. Таким образом, в данном случае я пользуюсь метафорой, которая говорит, что наши мифы придают живую форму таинству и проливают свет на нашу жизнь, тогда как мы с каждым днем приближаемся к смерти. . Именно по своему природному желанию мы являемся совокупным созданием духа и увядающей плоти, и потому даже наше неумолимое следование этим образам, в конечном счете, ведет нас к границам трансцендентного. Та же самая природа, которая погружает нас в лень и сон, пробуждает нас и вызывает душевное волнение. Акт creatio [60] Creatio (лат.) – творение. – Примеч. пер. воспроизводится в каждый момент, независимо от нашего желания. И когда мы включаем воображение, мы раскрываемся как духовные существа в момент кульминации маскарада, который в итоге заканчивается смертью.

Многие люди удивляются, почему в наше время миф должен у кого-то вызывать интерес. На самом деле Юнг говорит об этом совершенно прямо. В своем очерке, посвященном архетипу трикстера, он пишет: «Все мифические фигуры соответствуют внутренним психическим переживаниям и изначально порождаются этими переживаниями» [61] "On the Psychology of the Trickster Figure", The Archetypes and the Collective Unconscious, CW 9i, par. 457. .

Это очень интересное утверждение, и потому оно заслуживает весьма внимательного изучения. Психика многогранна, синонимична природе и несет в себе все ее возможности. Во мне существуют святой и убийца, аскет и распутник, монах и скот. Когда какой-то образ выражается в массовой культуре, он представляет собой не что иное, как драматическое воплощение существующих в психике энергий. Как мы помним, драматизация психических энергий является незаметной; поэтому она становится доступной сознанию, когда воспроизводится в образе. Как отмечает Юнг в другой своей работе,

Мифы – это изначальные проявления предсознательной психики, непроизвольные высказывания о событиях в бессознательной психике, но менее всего – аллегории физических процессов. [62] "The Psychology of the Child Archetype", ibid., par. 261.

Итак, что же представляют собой эти изначальные проявления и что мы можем из них узнать?

Начнем с того, что имаго младенца распространено очень широко; оно очень часто проявляется в наших сновидениях, во время бодрствования и в наших фантазиях. Слишком часто мы упрощаем образ ребенка, который становится «всего лишь» воспоминанием о нашем детстве. (Даже если бы так оно и было, несомненно, это имело бы для нас очень важное психологическое значение, ибо архаичные образы детства во многом формируют нас именно такими, какие мы есть.) Юнг еще больше углубляется в этот образ, замечая, что «мотив младенца представляет собой предсознательный, младенческий аспект коллективной психики» [63] "The Psychology of the Child Archetype", par. 273. . Но что это значит?