Вадим Васильев - Трудная проблема сознания

Если это рассуждение корректно, то различие между людьми и зомби действительно утрачивается. Ведь зомби, будучи по определению бихевиориальными дубликатами обычных людей, с необходимостью будут генерировать у себя ту же самую иллюзию наличия у них квалитативных состояний, Точнее, они будут говорить, что у них есть ментальные состояния и что они кажутся им отличными от физических состояний их мозга. Но если наши квалитативные состояния действительно опосредованы суждениями о них и сконструированы этими суждениями — а в конечном счете бихевиориальными диспозициями, — то мы ничем не будем отличаться от них.

Все, таким образом, упирается в вопрос о том, можно ли согласиться с данным тезисом — об опосредованности нашего знания о собственных ментальных состояниях суждениями на этот счет. Нельзя отрицать, что в некоторых случаях такая опосредованность имеет место, и Деннет показывает это. Речь идет об уже упоминавшейся теоретической нагру- женности ряда представлений о наших внутренних состояниях. Но из того, что зачастую мы видим наши ментальные состояния сквозь «теоретические» очки, не следует, что при их удалении вообще не остается никаких ментальных квалитативных данностей или состояний. Более того, в ряде случаев мы вообще не знаем, как вербализовать состояния подобного рода — если сталкиваемся, к примеру, с совершенно новыми переживаниями. Кроме того, кажется — и это, на мой взгляд, есть решающий аргумент, — что даже при совершенно точном понимании, какого рода процессы в мозге связаны, к примеру, с наличием визуальных образов, представления об этих процессах не будут включать в себе элементы самих этих образов. Представление нейронной основы ментального образа, к примеру, голубой коровы не будет содержать в себе голубизны — разумеется, не является голубой и сама эта нейронная основа. И это значит, что всегда можно говорить еще о чем‑то, кроме как о состоянии мозга, а именно о том, «каково это», по уже упоминавшейся формуле Т. Нагеля, находиться в таком состоянии.

Ситуацию можно проиллюстрировать мысленным экспериментом «Нейроученая Мэри», предложенным в 1982 г. австралийским философом Фрэнком Джексоном в блистательной статье «Эпифеноменальные квалиа» [90]. Эксперимент этот обсуждался почти так же живо, как Аргумент китайской комнаты Сёрла, причем в итоге этих обсуждений Джексон отказался от своих изначальных выводов, а именно от тезиса о ложности физикализма [91]. Суть мысленного эксперимента Джексона в следующем: представим милашку Мэри, выросшую в черно — белом окружении и занимающуюся изучением нейронных механизмов зрения. Мэри — девушка из будущего, и она живет во времена, когда нейронаука полностью прояснила эти механизмы. Иными словами, Мэри знает все о зрении с его, так сказать, физической стороны. Но она никогда не видела ни голубых, ни зеленых, ни красных предметов. И вот в один прекрасный день она выходит из своей черно — белой лаборатории и видит мир. Вопрос: узнает ли она что‑то новое о зрении, столкнувшись с окрашенными предметами? Джексон утверждал, что да, она узнает, каково это видеть цвета, и делал отсюда вывод, что в мире, помимо физических фактов, известных Мэри и ранее, есть и нефизические факты, примером которых, в частности, могут быть квалитативные данные о цвете, полученные ею после выхода из черно — белой комнаты.

Впоследствии Джексон согласился со своими многочисленными критиками, что сделанный им онтологический вывод является слишком сильным и что он непосредственно не вытекает из принятых им посылок. Мэри обретает что‑то новое, с этим трудно спорить, но это может быть не новое знание, а новая способность [92], или новые понятия о старых фактах [93]. Любопытно, однако, что даже эти смягченные выводы не устраивали Деннета. Он всегда утверждал, что Мэри вообще не узнает ничего нового по выходе из комнаты. Деннет цеплялся за тезис, что Мэри знает все физические факты о зрении (он был нужен Джексону для чистоты вывода), и доказывал, что при таком фантастическом в наши дни предположении мы уже не сможем доверять нашему обыденному интуитивному представлению о том, что она расширит свое знание после выхода из комнаты [94].

Но почему Деннет вообще занимал столь бескомпромиссную позицию? Очевидно, потому, что ее малейшее смягчение привносило бы квалитативный элемент в теорию восприятия, от которого он хотел избавиться. Да вот только можно ли последовательно отстаивать ее?

Предположим, что Мэри и правда знает о цветном зрении все, в том смысле, что ей доподлинно известно, что при восприятии объектов, называемых, к примеру, зелеными, в мозге в определенной последовательности активируются такие‑то группы нейронов. Но отсюда, разумеется, не следует, что это знание с необходимостью активирует данные группы нейронов в ее собственном мозге. Подобная активация, конечно, возможна, но считать ее необходимой — значит допускать неразрывную связь, с одной стороны, нейронов, реализующих это знание, с другой — отвечающих за цвет [95]. Но трудно понять, на каком основании мы должны допускать эту связь.

Итак, хотя Мэри в состоянии предвосхитить, что именно будет происходить в ее мозге после того, как она увидит, к примеру, лужайку, покрытую свежей травой, это предвосхищение может, тем не менее, не сопровождаться появлением у нее образа зеленого цвета — именно потому, что, по предположению, он возникает только в случае активации определенных групп нейронов, тех самых, которые могут остаться у нее дезактивированными. Поэтому, хотя, глядя на свой мозг со стороны после выхода из комнаты, она не найдет ничего нового, она действительно может заметить что‑то новое в ином аспекте. Если бы между людьми и зомби не было различий, само наличие этого квалитативного аспекта, который, как мы видим, Деннет не имел права игнорировать, было бы невозможным. А поскольку он есть у людей — хотя бы у гипотетической Мэри и у автора этих строк (за Деннета ручаться нельзя) [96], — люди все‑таки должны быть отличны от зомби, при том что из построений Деннета неясно, почему люди обладают этой квалитативной добавкой и как она возникает.

В «Сладких грезах» сам Деннет — явно переосмысляющий в последние годы свою позицию и все более и более энергично заявляющий, что ему самому кажется, будто эта добавка имеет место, — фактически признает, что его теория не дает ответа на этот вопрос [97]. При этом он оговаривается, что считает его несущественным. Однако именно этот вопрос выражает «трудную проблему сознания», о чем, кстати, упоминает и сам Деннет [98]. Одним словом, выходит, что, как и Сёрл, Деннет, собиравшийся объяснить сознание, в итоге не делает этого и оставляет «трудную проблему» без решения [99]. Точнее, так — Деннет предлагает нам альтернативу: либо «трудная проблема» (1) нерешаема, но не имеет особого значения, либо мы все же зомби и тогда она (2) вообще не существует [100], а автор, прославивший ее, воспользовался приемом одного фокусника, трюк которого не могли разгадать даже профессионалы — именно потому, что они считали, что это один «трудный» фокус, тогда как в действительности речь шла о наборе разных «легких» трюков [101]. Однако даже эта установка все равно не снимает «трудной проблемы»: Деннет не забывает подчеркивать, что, хотя, с его точки зрения, он смог продвинуться в направлении разложения «трудной проблемы сознания» на множество «легких» проблем, на этом пути он не достиг окончательных результатов [102]. И теперь нам не остается ничего другого, как обратиться к текстам того философа, который, собственно, и изобрел «трудную проблему», — в надежде, что в них мы найдем реальные попытки ее решения. Речь, разумеется, идет о Дэвиде Чалмерсе. Анализу его взглядов и посвящена следующая глава.