Отто Фридрих Больнов - Философия экзистенциализма

И здесь затем обретает силу экзистенциально-философское понимание того, что лишь угроза смерти оказывается в состоянии привести человеческую жизнь к исключительной остроте ее существования. При этом смерть берется не как процесс, который наступает когда-либо в какой-либо неопределенной временной точке, а как конститутивная составная часть, содержащаяся в самом текущем мгновении, и эту содержательность (die Enthaltensein) теперь стоит определить точнее [38] Если Хайдеггер и развивал наиболее продвинутый герменевтический анализ смерти и если, таким образом, изложение поневоле должно в большей мере привязываться к Хайдеггеру, то, с другой стороны, оно все же должно остерегаться того выстраиваемого весьма строгим образом структурного каркаса, в котором смерть у Хайдеггера срастается с целым его аналитики человеческого бытия, что в особенности касается рассматриваемых им отношений между смертью и заботой, которые принимаются за руководство для всеобщего изложения экзистенциальной философии. Здесь же, как и везде, вопрос заключается прежде всего в том, чтобы отстраниться от хайдеггеровского онтологического анализа и выделить лишь всеобщие экзистенциально-философские черты. Особым образом стоило бы указать на полемику с Хайдегтером, содержащуюся в следующем труде: А. Sternberger, Der verstandene Tod, Leipzig, 1934. .

Итак, экзистенциально-философское отношение к смерти начинается лишь тогда, когда смерть познается в качестве конститутивной части самой текущей жизни и когда отсюда вытекает задача представить плодотворность сознания смерти в построении (die Gestaltung) жизни. Для понимания трудностей и препятствий лишь в преодолении которых постановка вопроса может достичь подлинной остроты, особенно показательным является тот путь, которым прошел через различные этапы своего развития в настойчивом постижении смерти поэт Рильке и на протяжении которого он постепенно совершил поворот от близкой к романтике мистики смерти (die Todesmystik) к полной твердости экзистенциальной встрече со смертью (die Todesbegegnung). Поэтому будет целесообразно предварительно сделать краткий обзор данного пути в узком смысле экзистенциально-философского толкования. При этом дело не должно сводиться к поочередному разбору тех весьма разнообразных нитей, которые стягиваются у Рильке воедино в вопросе о смерти (что, в свою очередь, уже было на разные лады испробовано). Единственное, что следует сделать, - проследить возникновение решающей для экзистенциальной философии идеи на ее важнейших ступенях, или, точнее, в ее пластах, ибо соседство истолкований в данном случае нельзя объяснить простой временной последовательностью.

Вопрос о смерти пронизывает все поэтическое творчество Рильке. Он ставится у него уже очень рано и находит свое первое крупное выражение в произведении "Песнь о любви и смерти корнета Христофа Рильке" ("Weise von Liebe und Tod Comets Christoph Rilke"). Однако смерть в своем величии присутствует здесь еще довольно просто и без каких-либо вопросов. На вершине предельного упоительного возвышения жизни жизнь и смерть становятся тем, в рамках чего жизнь в своей высшей точке одновременно переходит в смерть, последняя же сама в изображении более не явлена, оказываясь до некоторой степени пробелом. Даже слово "смерть" (за исключением названия) опускается в стыдливом благоговении перед ее могуществом. Именно на своей вершине жизнь оказывается здесь родственной смерти. Любовь и смерть сливаются, и высшая жизнь одновременно есть умирание (das Sterben). И все же, с точки зрения экзистенциальной философии, в этих определенно романтических представлениях нарождающегося воззрения речь идет в большей мере об истолковании события смерти (das Todesereigniss), чем о собственно бытии-к-смерти.

Однако затем в последующем развитии вопроса о смерти совершается существенный поворот, все более выводящий непосредственно к рассмотрению настоящей "смерти в жизни". При этом в предварительном обзоре можно сопоставить фазы развития от "Часослова" ("Stundenbuch") до "Мальте Лауридса Бригге" ("Malte Lavrids Brigge"), ибо совершившееся в эти годы изменение еще раз отражается в тех пластах, которые наслаиваются друг на друга в каждом отдельном произведении. Общая главная черта этих произведений состоит в том, что чувство упоительной близости все более - исчезает и смерть все сильнее выступает как нечто ужасное и чуждое, перед чем жизнь с содроганием отступает. Примерно так в "Белой княгине" ("Weise Furstin") посланец извещает о чуме:

"Как смерть приходит сюда и идет,

совсем как в доме своем,

и смерть не наша, чужая...

не смерть, что Бог оплатил...

чужая смерть, говорю я, никто не знает ее" (I 384) (92).

Тем самым одновременно высказывается характерное на данном этапе для Рильке различие между собственной и чужой смертью. Чужая смерть - это та, что подступает к нашей жизни извне в качестве чего-то случайного и настигает нас прежде, чем жизнь приблизится к своей зрелости. Соответственно, собственная смерть - та, "что Бог оплатил", она вытекает из внутренней обусловленности жизни. Отсюда возникает задача внутренне освоить (aneignen) чужую смерть и полностью превратить ее в собственную.

Но наряду с этими идеями в немалой мере имеет место еще и некоторое другое направление (по-своему вновь предвосхищающее более позднее развитие Рильке). Оно ведет к романтической мистике жизни и смерти, являющейся вообще попыткой превзойти (aufheben) противоположность жизни и смерти в их более высоком единстве. И тут стоило бы вспомнить о позднем высказывании из "Элегий" ("Elegien"):

"Живущие ошибаются в том,

что слишком уж всё различают.

Ангелы, говорят, часто не знали -

шли средь живых или мертвых" (III 263) (93).

Подобно тому как здесь идет речь о полном сплавлении в некое единство посюсторонней жизни с потусторонней, так и на более ранней ступени речь шла о таком расширении понятия смерти, при котором смерть может включаться в саму жизнь. Именно в этом смысле, который, постоянно возобновляясь, звучит и в "Часослове", в "Белой княгине" затем говорится;

"Гляди, такова смерть в жизни.

Тянутся обе друг в друге,

словно бы нити в ковре...

Кто-нибудь умер - не только в том смерть.

Смерть - когда жив и не знаешь того.

Многое - смерть; ни к чему погребенье,

мы каждый день умираем, родимся" (I 394) (94).

Если здесь было решающим образом высказано, что существует "смерть в жизни", то тем самым сделано серьезное продвижение по отношению к предшествующей трактовке: смерть осмыслена более не в качестве последнего и вовсе не в качестве переживаемого события, а как составная часть самой текущей жизни. Но эта "составная часть" берется еще не в том, начиная от "Мальте", выступающем все сильнее в единственно в касающемся экзистенциальной философии смысле, что отношение к предстоящей в будущем реальной смерти уже должно было бы включаться в настоящую жизнь, и, таким образом, строго взятая "смерть в жизни" уже в текущий момент означала бы действенное сознание приближающейся смерти, но пока что иначе: на каждом отрезке жизни всегда происходит нечто такое, что может в широком, переносном смысле тоже называться смертью, и жизнь, стало быть, состоит в продолжающемся отмирании (das Absterben) и возрождении (das Wiedergeborgenwerden) - именно в этом случае жизнь и смерть сплетаются, как нити в ковре.