Отто Фридрих Больнов - Новая укрытость

При этом мы исходим из утверждения, что такое доверие к бытию является предварительным условием для всякой человеческой жизни. Потеря его неизбежно ведет к отчаянию и к отрицательным экзистенциальным переживаниям. Но эти переживания могут быть лишь отдельными критическими моментами жизни, предполагающими разрешение, и как таковые занимают свое место в нормальной жизни, которую делает возможной обычное доверие к бытию. Итак, хотя эти экзистенциальные переживания в наше время становятся распространенными, они тем не менее сохраняют человеку возможность нормальной жизни. И поэтому можно также утверждать, что с тех пор как однажды наивная уверенность в жизни была утрачена, человеческая жизнь заключает в себе неустранимое противоречие между отчаянием и доверием, между безнадежностью и надеждой, в этом вечном антифонном пении между адом и небом. Это новое доверие к бытию остается постоянно под угрозой и должно быть достигнуто заново перед лицом сомнения.

Я попробую проиллюстрировать это утверждение двумя примерами. Они могут показаться произвольными, но тем не менее они убедительны именно постольку, поскольку находятся вне философской сферы и выведены из непосредственного врачебного опыта обращения с человеком, еще не испытавшим влияния интеллектуальной культуры.

Прежде всего упомянем недавнее исследование Альфреда Ничке. В принципиально важной статье «Страх и доверие» [3] A. Nitschre. Angst und Vertrauen. Die Sammlung; 7. Jahrg. S.175 ff. 1952. , опирающейся на прежние его работы, Ничке указал на то, как важна атмосфера доверия даже для совсем маленького ребенка. Она является условием, без которого - даже при благоприятных внешних обстоятельствах - ребенок развиваться не может. Если детям обеспечен безупречный гигиенический уход, но они лишены личностных связей с тем взрослым, что за ними ухаживает, то эти дети отстают в своем физическом и душевном развитии, что заканчивается для них в большинстве случаев летальным исходом. В то же время если дети связаны с определенным любящим их человеком, они развиваются вполне нормально.

Может показаться, что все доверие к миру и к жизни в целом берет свое начало в доверии к определенному оберегающему человеку. Говоря об этом, Ничке подчеркивает: «в этом доверяющем-себя-открывании, в любовной привязанности к матери, в особом опыте привязанности к Ты ребенок открывается миру как собственно человеческое существо». Затем он продолжает «Мать своей заботливой любовью создает для ребенка пространство, достойное доверия, полное надежности и ясности (курсив А. Ничке). Все включенное в него становится причастным ребенку, осмысленным, ожившим, доверительным, близким и доступным… Огромна открывающая сила доверия … Не только люди, но и вещи обнаруживают свою сущность, свое устройство, свой скрытый смысл. Именно так возникает сила здравого смысла, которая обеспечивает ребенку доступ к миру, к людям и к вещам» [4] A.a.O. S.177. .

То, что так отчетливо проявляется в жизни ребенка, можно перенести и на человеческую жизнь в целом: атмосфера доверия и здесь является необходимым условием человеческой жизни. Ничке говорит об этом: «кажется, это относится в равной степени к нам и нашим детям: без доверия к некоему порядку, некоей целесообразности нашего существования человек не может быть в полной мере человеком. Он впадает в чувство безнадежности и беспомощности и неизбежно запутывается» [5] A.a.O. S.179. . Одновременно становится объяснимым и разрушение, которому подвергается человеческая жизнь, если это доверие к бытию уничтожено надолго, а не временно теряется в отдельные критические моменты.

Отличие детского существования состоит в том, что ребенок живет в мире бесспорного доверия, восстанавливающего себя в своей бесспорности после всех потрясений, в то время как взрослый это доверие должен добывать в борьбе, во все новых подавляющих сомнениях. Возникает вопрос: каким образом человек, уже однажды утративший доверие к бытию, способен снова достичь его? Это вопрос трудный, потому что вряд ли возможно после утраты утраты доверия обрести его вновь сознательным усилием. В любом случае это новое доверие будет совсем иным, нежели прежнее, по-детски несомненное доверие. Оно будет отличаться уже тем, что его необходимо отстаивать в непрекращающейся борьбе с каждый раз новыми сомнениями. Оно будет восприниматься как хрупкое благо, поднимающее человека над страхом и отчаяньем.

Психоанализ (в самом широком смысле) видит суть болезненного процесса взросления человека в том, что человек неизбежного должен переходить из укрытости мира, оберегаемого родителями, в мир самостоятельности, личной ответственности, то есть должен взять жизнь в свои руки. Можно отметить односторонность такой точки зрения. Разве можно было бы назвать эту самостоятельность отчаянием со всеми указанными выше последствиями, если бы невозможно было возвращение в новую, разумеется, совершенно иную форму укрытости? Так что просчет Сартра состоит в том, что он описывает процесс взросления и попытки избежать этих последствий, но при этом в каждом требовании укрытости чувствуется желание обрести уже утраченное инфантильное доверие к бытию [6] J.-P. Sartre. Baudelaire. Paris 1947. . Видимо, не следует смешивать изначальную детскую форму доверия, которая однажды неизбежно разрушается, и стремление вернуться к ней, что на деле означало бы бегство от новой формы укрытости, достигаемой в споре с отчаянием. Только об этой новой форме мы и будем говорить.

Второй пример, который мы хотим привести во введении для разъяснения постановки вопроса - исследование Г. фон Плюгге [7] H. Pluege. Uber suzidale Kranke. Psyche; 5 Jahrg. S.433 ff.195; vgl. Weitrhm ders. Uber die Hofdnung. Situation. Bd. 1. S.54 ff. Utrecht 1954. , посвященное попыткам самоубийства, известным ему из его клинического опыта. Результаты этого исследования чрезвычайно поучительны и перекликаются с нашими. Только в редчайших случаях имеется «достаточно» конкретная причина, которая сделала бы понятным такое трудное решение, например, социальная нужда или неизлечимая болезнь. Чаще всего речь идет о трудно определимом общем нарушении в восприятии окружающего мира и взаимоотношениях с ним, которое Плюгге обозначает как утрату надежды. При этом имеется в виду вовсе не надежда на что-либо конкретное, на некое определенное событие, которое можно наглядно представить, а та глубочайшая надежда, которая не заключается в ожидании какого-то результата, а просто характеризует отношение к жизни в целом. В этом смысле Плюгге проводит различие между «общей надеждой» и «фундаментальной надеждой». «Общая надежда» содержит предвосхищение будущности мира (Welthaft zukunftig); она завершается ненеобходимым, абсолютно случайным исходом, которого ожидают как внешнего события, удовлетворяющего нас. «Фундаментальная надежда», напротив, включает в себя некое имманентное и незаменимое содержание; она является актом личностной экзистенции, добродетелью, выражением согласия с самим собой, которое конституирует бытие [8] A.a.O. S.437-438 . К подробностям этой концепции мы вернемся позже в связи с обсуждением темы надежды в антропологическом ракурсе, а пока важно одно: именно надежда (это понятие мы употребляем в общем смысле и позднее оно будет уточнено) выдвинута в качестве условия возможности человеческой жизни как таковой; утрату ее можно рассматривать в качестве причины попыток самоубийства.