Р. В. Иванов-Разумник - О смысле жизни

— «Меня зоветъ городъ,? говоритъ онъ.? Мнѣ чужды облака, эти безформенныя, безобразныя груды сгустившихся паровъ; холодомъ и тиною дышетъ на меня плескъ волны, безразличіемъ вѣчности пугаетъ меня огненный закатъ. Я хочу милыхъ, подвижныхъ людей, которые говорятъ такъ понятно; я хочу каменныхъ домовъ, я хочу электричества, которое я самъ зажигаю, самъ гашу. Ты помнишь, какъ ночью подъ окнами поютъ гудящіе трамваи, какъ по асфальту щелкаютъ копыта, какъ пахнетъ мокрой пылью, какъ тѣсно движется горячая толпа, какъ надъ громадою домовъ горятъ на черномъ небѣ огненныя слова? золотыя, зеленыя, красныя…

— „Шоколадъ и какао“… Ты про эти слова говоришь?»…? слышитъ онъ груст-ное, расхолаживающее возраженіе, но оно не останавливаетъ его, его не останавливаетъ эта эмблема пошлости и безсмысленности не только одинокой, но и массовой жизни:? «да „шоколадъ и какао“,? вызывающе отвѣчаетъ онъ.? А что говоритъ мнѣ солнце? Вѣчность. А что говорятъ луна и звѣзды? Вѣчность и тайна. Я не хочу вѣчности и тайны. Я хочу шоколада и какао. Я хочу, чтобы и на небѣ было написано то, что я понимаю, что сладко и не пугаетъ меня»… Какъ видите, это уже намѣренный самообманъ, попытка уйти отъ проклятыхъ вопросовъ и одиночества мысли въ сутолоку жизни, попытка найти истину если не въ свѣтѣ солнца, то хоть въ электрическомъ освѣщеніи, вѣра въ то, что «шоколадъ и какао» имѣютъ, говоря фигурально, тотъ объективный смыслъ, который мы не можемъ открыть въ звѣздахъ, лунѣ и солнцѣ. Стоитъ ли говорить подробно, въ чемъ здѣсь ошибка героя Л. Андреева?? она слишкомъ бросается въ глаза, такъ какъ черезчуръ наивно искать все того же объективнаго смысла жизни и въ области трансцендентнаго («вѣчность и тайна») и въ области имманентнаго («шоколадъ и какао»); почему-то не хотятъ сразу увидѣть, что въ этой послѣдней области рѣчь можетъ быть только о субъективной, а не объективной цѣлесообразности. Не видитъ этого и Л. Андреевъ, упорно ища въ массовой человѣческой жизни того объективнаго смысла, какого нѣтъ въ жизни каждаго отдѣльнаго человѣка; ясно, что поиски эти кончаются гнетущей душу неудачей? и въ этомъ весь смыслъ разсказа «Проклятіе звѣря», смыслъ, быть можетъ, несознаваемый самимъ Л. Андреевымъ. Въ двухмилліонномъ городѣ онъ чувствуетъ себя еще болѣе одинокимъ, чѣмъ въ лѣсу, такъ какъ безсмысленность его жизни усугубляется для него зрѣлищемъ еще двухъ милліоновъ подобныхъ же безсмыслицъ. «Извозчикъ номеръ 14.800», «комната номеръ 212-й»? все это для него становится символомъ одной и той же нелѣпости, повторенной двѣсти разъ, четырнадцать тысячъ разъ, милліоны разъ, и нелѣпость эта? человѣческая жизнь. И не только не находитъ онъ себѣ спасенія въ этой многомилліонной нелѣпости, но, наоборотъ, теперь онъ страшится сліянія съ тѣмъ, къ чему раньше такъ стремился; теперь онъ признаетъ объективную безсмысленность всей міровой жизни. Въ грязномъ бассейнѣ зоологическаго сада онъ видитъ умирающаго тюленя и слышитъ его дикій предсмертный крикъ.«…Сразу весь похолодѣвъ отъ чувства непередаваемаго ужаса, я понялъ, что онъ? проклинаетъ. Стоитъ въ своей грязной лоханкѣ, по серединѣ огромнаго города и проклинаетъ проклятіемъ звѣря и городъ этотъ, и людей, и землю, и небо… Онъ не ждалъ отвѣта; одинокій, умирающій, онъ не искалъ пониманія; онъ проклиналъ въ вѣка и пространства, бросалъ свой голосъ въ ихъ чудовищную, безумную пустоту. И почудилось мнѣ: вмѣстѣ съ проклятіемъ его встаютъ изъ гроба гигантскія тѣни умершихъ столѣтій; и идутъ торжественно въ кровавой мглѣ; и новыя встаютъ за ними; и безконечной вереницей огромныхъ, блѣдныхъ, окровавленныхъ тѣней онѣ беззвучно облегаютъ землю и въ пространство направляютъ свой страшный путь»… Вотъ вамъ въ общей картинѣ не одна человѣческая жизнь, а жизнь всего человѣчества, міровая жизнь, заслуживающая только проклятія звѣря? и проклятія человѣка. «Я боюсь проклятій звѣря. За что онъ проклялъ меня, за что? Развѣ я виноватъ, что на землѣ такъ плохо? Когда я родился, земля была такою; и такою же останется она, когда я умру. Вѣдь такъ коротка и безсильна моя жизнь!..»? говоритъ человѣкъ, и самъ проклинаетъ жизнь, землю и небо, проклинаетъ вмѣстѣ съ умирающимъ звѣремъ: «мы будемъ проклинать вмѣстѣ. Кричи, громче кричи! Пусть услышитъ тебя городъ, и земля, и небо!.. Кричи объ опасности, кричи объ ужасѣ этой жизни, кричи о смерти! И проклинай, проклинай, и къ твоему проклятію звѣря я присоединю мое послѣднее проклятіе человѣка»… Мы уже знаемъ, что все творчество Л. Андреева является такимъ крикомъ объ ужасѣ жизни, о смерти, проклятіемъ человѣка, безплодно ищущаго объективную цѣлесообразность въ своей человѣческой жизни. Нѣтъ такого объективнаго смысла человѣческой жизни въ «вѣчности и тайнѣ»? объ этомъ говоритъ намъ «Жизнь Василія Ѳивейскаго»; нѣтъ такого объективнаго смысла и въ «шоколадѣ и какао»? таковъ выводъ изъ «Проклятія звѣря». Жизнь массы, жизнь человѣчества имѣетъ не болѣе смысла, чѣмъ жизнь одного человѣка.

Крайняго своего развитія и наивысшаго напряженія эта тема достигаеть въ «Жизни Человѣка»; на этомъ произведеніи Л. Андреева мы остановимся особенно подробно. Здѣсь передъ нами выступаетъ «Нѣкто въ сѣромъ», на голову котораго Л. Андреевъ обрушивалъ свои проклятія съ первыхъ же шаговъ своего художественнаго творчества, придавая ему, этому «Нѣкоему въ сѣромъ», различныя имена. Василій Ѳивейскій просто и торжественно вѣрилъ въ Бога, но читателю ясно, что вмѣсто Бога въ темномъ углу поповскаго дома все время стоялъ Нѣкто въ сѣромъ; «надъ всей жизнью Василія Ѳивейскаго тяготѣлъ суровый и загадочный рокъ»? этими словами начинается разсказъ о жизни Василія Ѳивейскаго. И «молитвенный вопль, похожій на вызовъ», и проклятія Богу измученнаго жизнью попа? все это мы найдемъ и въ «Жизни Человѣка»… И когда гимназистъ Павелъ (изъ разсказа «Въ туманѣ») думаетъ о «печальной и лишенной смысла жизни», «о жизни, въ которой все непонятно и совершается съ жестокой необходимостью», то читатель невольно вспоминаетъ олицетвореніе этихъ мыслей въ образѣ Нѣкоего въ сѣромъ. И когда (въ «Елеазарѣ») люди чувствуютъ себя «покорными рабами требовательной жизни и безотвѣтными слугами грозно молчащаго Ничто», то мы знаемъ, что это «грозно молчащее Ничто» и есть именно Нѣкто въ сѣромъ. «И отвѣтомъ ему было молчаніе»? на этой фразѣ построенъ цѣлый разсказъ Л. Андреева («Молчаніе»), и черточка эта получила свое развитіе опять-таки въ образѣ Нѣкоего въ сѣромъ. И тотъ «городъ», который ненавистенъ Л. Андрееву за то, что въ его громадности «было что-то упорное, непобѣдимое и равнодушно-жестокое»? развѣ не является онъ адекватнымъ выраженіемъ той силы, олицетвореніемъ которой является Нѣкто въ сѣромъ? Наконецъ, у Л. Андреева есть цѣлый разсказъ «Стѣна», посвященный все тому же образу. Нѣкоторые объясняли этотъ разсказъ съ чисто «политической» точки зрѣнія, считая эту «Стѣну» олицетвореніемъ русскаго политическаго строя и чуть ли не режима Плеве… Нечего и говорить, насколько неудачно подобное «объясненіе»: послѣ «Жизни Человѣка» для каждаго должно быть ясно, что «Стѣна»? это судьба, рокъ, Мойра, Нѣкто въ сѣромъ. И право же слишкомъ много чести не только режиму Плеве, но и всему русскому абсолютизму XIX вѣка сравнивать его съ вѣчной, неизмѣнной, фатальной силой, какою представляется Л. Андрееву «Стѣна». Помните: «мы ударились грудями о стѣну и она окрасилась кровью нашихъ ранъ, но осталась глухой и неподвижной……Неподвижна и высока была стѣна и равнодушно отражала она вой…? Отдай мнѣ мое дитя!? сказала женщина. И всѣ мы молчали, и яростно улыбались, и ждали, что отвѣтитъ стѣна…, мы ждали нетерпѣливо, грозно, что отвѣтитъ подлая убійца… А она? она молчала. Такая лживая и подлая, она притворялась, что не слышитъ, и злобный смѣхъ сотрясъ мои изъязвленныя щеки, и безумная ярость наполнила наши изболѣвшіяся сердца. А она все молчала, равнодушно и тупо, и тогда женщина гнѣвно потрясла тощими желтыми руками и бросила неумолимо:? Такъ будь же проклята, ты, убившая мое дитя!…И звенящимъ тысячеголосымъ стономъ повторила вся земля:? Будь проклята! Проклята! Проклята!»… Если вспомнить это мѣсто и сравнить его съ соотвѣтственными положеніями «Жизни Человѣка», то «Стѣна» и «Нѣкто въ сѣромъ» станутъ двумя выраженіями одной и той же мысли.