Анатолий Горелов - История мировой культуры

Так говорят злобные духи подземного мира, осуществляющие его законы, – демоны «галла», которые

У шумерского мифа есть параллели и с греческим мифом об Орфее и Эвридике. Разница при сохранении структуры в том, что сама Инанна убивает своего супруга Думузи, который заменяет ее в подземном мире. Почему Инанна отдает демонам не своего слугу, а возлюбленного, можно лишь гадать, так как объяснения нет, да и напрасно было бы на данной стадии развития мифологии его ждать. Думузи удается бежать с помощью бога, который «в лапы ящерицы руки его превратил, в лапы ящерицы ноги его превратил», и демоны снова подступили к Инанне, упрекая ее, что она ушла из подземного мира, не обеспечив замены. Тогда Инанна в страхе вцепилась в руку Думузи: «О юноша! Ноги свои в кандалы продень! О юноша! В ловушку бросься! Шею в ярмо продень!» (Там же. С. 154). Вторично бог спасает Думузи, превратив в горную змею. Демоны снова нашли его у сестры Гештинанны, которая готова на жертву ради брата, и наконец решение демонов относительно Думузи:

Так решается проблема замены, а шире – проблема жизни и смерти.

Противоречивое поведение Инанны – она оставляет в подземном мире своего возлюбленного вместо себя и сама же плачет о нем – не смущало современников. Очевидны параллели этого мифа и с греческим мифом о Деметре и Персефоне.

Первоначальная шумерская письменность к началу III тысячелетия до н. э. была пиктографической и состояла из более чем 1,5 тысяч знаков-рисунков, которые возникли на основе системы «учетных фишек» (6—4-е тыс. до н. э.), регистрировавших передачу тех или иных продуктов. Затем фишки заменили оттиски, а их – процарапанные палочкой значки-рисунки. Каждый рисунок означал слово или несколько слов. Постепенно количество значков сокращалось, и в результате их упрощения и схематизации появились клинописные (состоящие из комбинаций клиновидных оттисков, оставляемых концом трехгранной палочки) знаки. Они означали не только слова, но и отдельные слоги. Такая форма письменности более совершенна, чем египетские иероглифы.

С середины 3-го тысячелетия до н. э. шумерская клинопись использовалась аккадцами, завоевавшими Шумер. В начале 2-го тысячелетия до н. э. ее заимствовали хетты. Около 1500 г. до н. э. жители Угарита (город-государство в Финикиии) на ее основе создают свою упрощенную слоговую клинопись, которая, возможно, повлияла на формирование финикийского алфавита. Другим ранним письмом было протобиблское (Библ – город в Финикии). В протобиблском письме было 30 знаков, но в XIII в. до н. э. это число было сокращено до 22. Финикийцы изобрели алфавит примерно 3 тыс. лет тому назад, и, таким образом, до этого момента прошла половина времени от изобретения письменности. В финикийском алфавите не было гласных букв. Они появились в созданных на основе финикийского греческом и фригийском (малоазиатский народ) алфавитах.

Шумерские произведения безличны. Иногда имеется примечание «записано из уст бога» или даже «из уст коня».

Отношение к писцам напоминает египетское. В стихе «Труд писцов, собратьев моих» отец говорит сыну: «С тех пор Энки всему название дал, столь искусной работы, как дело писца, что я избрал, не могу назвать!» (Поэзия и проза Древнего Востока… С. 141). Здесь же говорится о важности традиций: «Сын да наследует дело отца! А не то – ни почета ему, ни привета!» (Там же). Письму обучали в специальных школах – «эдуббах», или «домах табличек».

По древней шумерской одежде легко определить, что первоначально люди носили шкуры животных. Она имитировала мех, напоминая его длинными ткаными полосами. Любовь к меху переняли потом ассирийцы. Их плащи первоначально также были отделаны мехом, который впоследствии стали заменять напоминающей его бахромой. Длина плаща зависела от общественного положения лица. Высшие слои носили длинные по щиколотку плащи, низшие и воины – короткий плащ.

Основные сюжеты ближневосточной литературы выходят из шумерских. Аккадцы, завоевав шумеров, восприняли их культуру, которая потом прошла через Вавилон и Ассирию. Мифы вавилонян и ассирийцев связаны с их шумерскими прототипами. Два из них – «Сошествие Иштар в Подземное царство» и рассказ о потопе – почти идентичны шумерским. Структура мифов и содержание остались неизменными, но богам дали иные имена. Богиня любви, плодородия и восхода Инанна превратилась в Иштар, Энлиль в Эллиля (бог воздуха, ветров и обитаемой земли, царь богов), Энки в Эйя (водный бог и бог мудрости).

Главным богом вавилонского пантеона был Мардук. Вавилонский миф о мироздании в основе своей восходит к шумерам. Найденный во время раскопок в г. Ашшуре, он написан на 7 глиняных таблетках, причем каждая из них соответствует описанию одного из этапов мироздания. Первоначально существовал известный нам хаос в виде чудовища Тиамат. Мардук разрубил его тело на две части. Из верхней он создал небо со звездами, из нижней – землю с растениями и животными. Затем из глины, смешанной с кровью одного из богов, он вылепил первых людей по своему образу и подобию.

Для мифологии Ближнего Востока характерно «творческое слово», о котором писал Н. Гумилев и которое в качестве главного начала присутствует в Библии. Достаточно что‑то сказать в мифе, как слово немедленно превращается в деяние. Здесь мифология продолжает то, что характерно для искусства.

Культурные герои находятся во взаимодействии с богами, и судьбы людей и богов тесно переплетены. В эпосе как жанре действуют вместе боги и люди. Сравнивая шумерские песни-сказы о Гильгамеше с самым известным на аккадском языке вавилонским эпосом о Гильгамеше, видим, как отдельные волшебные сказки-былины соединяются в эпопею. Сохраняя все шумерские сюжеты, вавилонская литература более последовательна и логична. Появляется единый авторский замысел, компоновка материала становится более продуманной, мысль более глубокой. Здесь видна та же тенденция рационализации – меньше повторов, больше логической связанности, но еще не все четко и понятно, как и следует на заре цивилизации при переходе от мистического искусства к мифологии. Эпос способствует синтезу мифов и становлению мифологии как целостной системы. Э. Кассирер интерпретирует культуру как плод платонической любви, которая, в свою очередь, определяется как желание бессмертия. Эпос о Гильгамеше иллюстрирует этот вывод.