Анатолий Горелов - История мировой культуры

Оканчивается поэма Лукреция описанием массовой смерти от эпидемии. Так оптимистическое учение Эпикура неожиданно оборачивается пессимистическим выводом римского поэта относительно возможности его реализации в жизни. В дальнейшем, со становлением империи, места для оптимистических учений вообще не осталось, и мы видим только стоиков и скептиков.

Эпикурейство больше подходит для свободных людей, могущих забраться в «башню из слоновой кости». А раб? Как он может жить незаметно и без страхов наслаждаться жизнью? Каждый человек в эпоху империи был под пятой тирана. В этих условиях учение Эпикура теряет свою жизненную силу, уже не подходит к социальным обстоятельствам Римской империи, когда человек принуждается к противостоянию с властью.

Ни один из многочисленных последователей Эпикура ничего не изменил в его учении. Или оно настолько целостно, что ни прибавить ни убавить, или в эпикурейцы не шли творческие люди. Напротив, метафизика стоиков сделала сильный крен в сторону платоновского идеализма, тогда как этика (а для стоиков, тем более римских, именно она была главной) изменилась мало.

Взгляды римских стоиков отличались от греческих по тональности – силой своего чувства и выразительностью позиции, – и это объяснялось изменением социальных условий. Постепенно подтачивалось достоинство людей и вместе с тем их уверенность.

Иссякал психологический запас прочности, и начинали преобладать мотивы обреченности. Б. Рассел писал, что в плохие времена философы придумывают утешения. «Мы не можем быть счастливыми, но мы можем быть хорошими; давайте же представим себе, что пока мы добры, неважно, что мы несчастливы. Эта доктрина героическая и в плохом мире полезная» (Рассел Б. История западной философии. М., 1959. С. 286).

У римских стоиков ведущими чертами становятся не гордость, достоинство, уверенность в себе и внутренняя непоколебимость, а скорее, слабость, ощущение ничтожности, растерянность, надломленность. Нет у них оптимизма греков. Понятия зла и смерти выходят на первый план. Римские стоики демонстрируют стойкость отчаяния и терпения, сквозь которую прорывается мотив духовной свободы.

Известным римским пропагандистом стоицизма был Цицерон. Им разъяснены основные стоические понятия. «Но первая задача справедливости – в том, чтобы никому не наносить вреда, если только тебя на это не вызвали противозаконием» (Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974. С. 63). Жить в согласии с природой означает «быть всегда в согласии с добродетелью, а все остальное, что соответствует природе, избирать только в том случае, если оно не противоречит добродетели» (т. е. богатство, здоровье и т. п.). Больше, впрочем, Цицерон прославился как оратор.

Цицерон стоял у смертного одра республики. Будучи сенатором, он говорит как государственный муж с поддаными, избравшими его. Следующий известный стоик пришел, когда республика погибла. Сенека не мечтает об ее реставрации, смирился с этим и своей проповедью, не назидательной, как у Цицерона, а дружественной, обращается не к жителям государства, а к отдельному человеку, другу. Испанец Сенека (ок. 5 до н. э. – 65 н. э.) родился в Риме. С 48 г. н. э. он воспитатель будущего императора Нерона, от которого и принял смерть. Это автор для всех времен и народов, и если есть несколько книг, которые в своей жизни должен прочитать каждый, в этот список входят «Нравственные письма к Луцилию».

С эстетической и нравственной точек зрения произведения Сенеки безупречны. Даже у Платона высокохудожественные куски текста перемежаются с вполне заурядными. У Сенеки все тщательно отделано и соединено в одно целое, хотя мы имеем дело с циклом писем, по-видимому, действительно, написанных адресату в разное время. Единство произведению придает цельность мировоззрения автора. Нравственная проповедь Сенеки не грешит назидательностью, дешевыми лозунгами, а тонко ведет и убеждает. Мы видим в авторе сочетание гордости, доблести, благородства и милосердия, которое не встречаем ни у христианских миссионеров, ни у философов Нового времени.

В творчестве Сенеки преобладает мотив страданий, а уверенность в возможности избавления от них гаснет, оставляя надежду только на себя. «Изменить… порядок вещей мы не в силах, – зато в силах обрести величие духа, достойное мужа добра, и стоически переносить все превратности случая, не споря с природой» (Сенека Л. А. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. С. 270). Вне себя человек бессилен, но он может быть господином самого себя. Ищи опору в собственной душе, которая и есть бог в человеке, советует Сенека.

Внешнему давлению Сенека противопоставляет индивидуальное нравственное самосовершенстование и борьбу прежде всего с собственными пороками. «Ничего я не осудил, кроме самого себя. И с чего тебе приходить ко мне в надежде на пользу. Кто рассчитывает найти здесь помощь, ошибается. Не врач, а больной живет здесь» (Там же. С. 124). В отличие от киников периода расцвета философии Сенека считает больным самого себя.

Для обретения независимости от деспотических сил, во власти которых находится человек, Сенека предлагает стать равнодушным к судьбе, не следовать подобно скоту за вожаками стада и воззрениями, которые находят много последователей, а жить как требует разум и долг, т. е. по природе. «Жить счастливо и жить согласно с природой – одно и то же» (Антология мировой философии. Т. I. С. 514).

По Сенеке, смерть нужна не потому, что страдание превышает удовольствие, как для Гегесия, а как способ освобождения от жизни, не соответствующей достоинству человека. Мотив самоубийства у Сенеки становится столь сильным, потому что в эпоху империи только так можно было стать свободным, и свобода впервые стала цениться, когда исчезла из реальной жизни.

Воспевание смерти римскими стоиками – это не жажда смерти, а признание поражения человека. «Тому, кто попал в руки владыки, поражающего стрелами его друзей, тому, кого господин принуждает вырвать внутренности у родных детей, я скажу: что ты рыдаешь, безумец, чего ты ждешь? Чтобы враг уничтожил твой род, чтобы какой‑нибудь чужой владыка напал на тебя? Куды бы ты ни обратил свой взор, всюду ты найдешь исход из своих бедствий! Взгляни на этот крутой обрыв – он ведет к свободе, взгляни на это море, этот поток, этот колодезь – на дне их таится свобода; взгляни на это дерево – невысокое, засохшее, жалкое – с него свешивается свобода. Твоя шея, твоя гортань, твое сердце – они помогут тебе избежать рабства. Но эти пути слишком трудны, они требуют большой мощи, душевной и телесной; ты спросишь, какой же путь к свободе открыт; он в любой кровеносной жиле твоего тела» (История римской литературы. Т. 2. С. 81).