Ольга Волкогонова - Константин Леонтьев

Подход Леонтьева так не походил на литературную критику того времени — времени торжества Писарева и Чернышевского. Не случайно Василий Розанов писал, что «Леонтьев… действовал как пощечина. „На это нельзя не обратить внимания!“ — произносил всякий читатель, прижимая ладонь к горящей щеке» [818] Переписка В. В. Розанова с К. Н. Леонтьевым // Розанов В. В. Литературные изгнанники. Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М.: Республика, 2001. С. 62. . Подействовала так леонтьевская статья о романах Толстого и на самого Розанова.

Василий Васильевич в то время работал учителем истории и географии в гимназии провинциального Ельца и мечтал вырваться из захолустья в столицы. К этому времени Розанов уже написал большой (и довольно скучный) философский трактат «в кантовском духе» — «О понимании», опубликовал несколько статей, в том числе в «Русском вестнике», где выходили и статьи Леонтьева. О Розанове тогда мало кто знал, хотя через несколько десятков лет Бердяев скажет, что он был «одним из самых необыкновенных, самых оригинальных людей, каких мне приходилось в жизни встречать» [819] Бердяев Н. А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М.,1990. С. 138. . А Зинаида Гиппиус, вспоминая о Василии Васильевиче, напишет: «…он был до такой степени не в ряд других людей… что его скорее можно назвать „ явлением “ нежели „человеком“» [820] Гиппиус З. Н. Задумчивый странник (О Розанове) // Гиппиус З. Н. Стихотворения. Живые лица. М.: Художественная литература, 1991. С. 314. .

Прочитав статьи Леонтьева, Розанов спросил у Страхова (который был его «литературной нянькой»): кто такой этот «К. Леонтьев» и нельзя ли достать его портрет? Страхов портрет доставать отказался и дал Леонтьеву странную характеристику: «Леонтьева я давно знаю, но не описываю его, чтобы не согрешить; он очень недурен собою и великий волокита; несчастным он быть неспособен; живет в Оптиной пустыни и получает пенсию по месту цензора» [821] Переписка В. В. Розанова с К. Н. Леонтьевым // Розанов В. В. Литературные изгнанники. М., 2001. С. 77. .

Но Розанову не терпелось завязать с автором знакомство — он написал Говорухе-Отроку письмо с просьбой прислать ему самые значительные работы и адрес Леонтьева. Так Розанов получил двухтомник «Восток, Россия и славянство». И тут, узнав от Говорухи о новом почитателе своего таланта, Константин Николаевич сам прислал Розанову в Елец книгу «Отец Климент Зедергольм», а на другой день после книги пришло и первое письмо от Леонтьева. Так между двумя этими яркими писателями и мыслителями завязалась недолгая (апрель — октябрь 1891 года), но чрезвычайно оживленная переписка. Розанов позднее сам объяснял, почему эта переписка была так горяча и исповедальна: «Строй тогдашних мыслей Леонтьева до такой степени совпадал с моим, что нам не надо было сговариваться, договаривать до конца своих мыслей: все было с полуслова и до конца, до глубины понятно друг в друге» [822] Письма К. Н. Леонтьева к В. В. Розанову // Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 122. .

Это поразило и обрадовало Леонтьева: его так редко понимали! Он пригласил Розанова к себе в Оптину погостить, чтобы лично познакомиться. А в письме написал: «Вы до того ясно меня (т. е. мои книги) понимаете, что я даже дивлюсь: Вы удовлетворяете меня, как никто, пожалуй, из писавших мне письма или статьи и заметки обо мне. Разве только тот Фудель, которому посвящена моя брошюра о „Национальных объединениях“» [823] Там же. С. 130. .

Розанов открыл Леонтьева, как путешественник — новые земли; в первых письмах он даже извинялся, что не знал имени Леонтьева раньше, до его публикации в «Русском вестнике». Константин Николаевич же этому вовсе не удивился: «Почему это так? Не знаю… Многие из сочувствующих мне пытались объяснять это и тем, и другим, но, по-моему, это объясняется… очень просто: мало обо мне писали другие, мало порицали и мало хвалили; мало нападали и мало выражали сочувствие; т. е. было вообще мало серьезных критических отношений …» [824] Там же. С. 131.

Розанов видел в ситуации молчания вокруг нового друга что-то колдовское. То, чего слишком ждешь, редко сбывается. Леонтьев, по мнению Розанова, «имел право на огромное влияние», верил в него, но не дождался, — может быть, именно потому, что слишком горячо ждал признания. «Если бы Леонтьев вдруг забыл возможность славы (исчезло душевное в эту сторону напряжение), как бы заспал ее, — то она сейчас, мне кажется, и вошла бы к нему. Она все время стояла у дверей его. Но ожидала, пока он перестанет смотреть на нее. Но он не переставал сюда смотреть и так утомил „гостью“, что, отойдя, она даже не вспомнила о нем и тогда, когда он умер, и что теперь можно бы его прославить» [825] Там же. С. 133. .

Впрочем, к концу жизни у Константина Николаевича появилось объяснение, почему сложилась ситуация молчания вокруг его работ. «Бог Сам знает, кому что и в какое время дать. Я прежде был так самонадеян, и сильное воображение мое могло так далеко завлечь меня куда-нибудь, куда не нужно, — что Господь, по бесконечному милосердию Своему, долго мешал… даже сочувствующим мне людям печатать обо мне и усиливать мою известность» [826] Письма К. Н. Леонтьева к В. В. Розанову // Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 133. , — делился он своими соображениями в письме новому другу.

Восхищение Розанова Леонтьевым, его письмами, работами было столь велико, что он все же никак не мог понять, почему друзья и знакомые (среди которых было много пишущих, известных людей) не опубликовали десятки статей о его сочинениях. «Мне казалось непостижимым, как можно было знать труды и лично Л<���еонтье>ва и молчать (столько лет!) о нем» [827] Там же. С. 141. , — вспоминал Розанов.

В одном из писем он даже высказал свое предположение о зависти Н. Н. Страхова и В. С. Соловьева как мотиве их молчания, потому что Леонтьев представлялся ему «ярче и гениальнее» обоих. Константин Николаевич тут же стал разубеждать Розанова в этом — особенно по отношению к Соловьеву, которым восхищался. «Чему же завидовать: дарований и знания у меня меньше… годов гораздо больше, т. е. силы и охоты к борьбе гораздо меньше, а успеха, популярности, даже простой известности — очень мало» [828] Там же. С. 142. , — отвечал он Розанову. Страхова же Леонтьев выше себя по таланту не считал, но объяснял его нежелание писать о себе личной нелюбовью (и был прав!). Впрочем, он признавался, что и сам к Николаю Николаевичу имел «какое-то „физиологическое“ отвращение», хотя старался быть к нему справедливым и о взглядах Страхова в своих статьях упоминал. К тому же, добавлял Константин Николаевич, «из того, что я считаю его по всем пунктам (за исключением двух: систематической учености и уменья философски излагать) ниже себя, не следует, что и он в этом со мной согласен. Я думаю, наоборот , он себя считает гораздо выше: иначе он писал <���бы> обо мне давно» [829] Там же. С. 143. .