Ольга Волкогонова - Константин Леонтьев

Константин родился раньше срока, 13 января 1831 года, семимесячным. Роды протекали тяжело. Но уже на следующий день ребенка крестили в церкви Рождества Христова в селе Щелканове — поблизости от Кудинова. Крестными стали старшие дети — брат Александр и сестра Аннушка. Ребенок был очень слаб, и если бы не тетка Екатерина Борисовна (младшая сестра Николая Борисовича Леонтьева), которая нянчила Костиньку днем и ночью, он бы вряд ли выжил. Тетушка души в мальчике не чаяла и баловала его, как могла. Она была горбатой, своей семьи не имела, жила в Кудинове приживалкой, и Костинька стал для нее предметом обожания.

Была и няня Матрена — безграмотная и «несколько злая», но умная женщина из дворовых. Феодосия Петровна принимала гораздо меньшее участие в жизни сына, пока тот был мал: она не очень любила грудных детей. Мать кормила Константина грудью сама (как и остальных детей), но младенцем он не раз «переезжал» в разные комнаты подальше от ее спальни, потому что слишком громко и много плакал. Люльку переносили, и горбатая тетка с няней переселялись из комнаты в комнату следом за малышом. Одно время они жили даже в бане! Став взрослым, Константин не забывал о старой тетушке, пытаясь выделить ей хоть что-то из своих скудных средств. Сохранился и ее небольшой портрет карандашом, который Леонтьев выполнил с любовью. Но все-таки солнцем его жизни была мать, которая уделяла ему тем больше внимания, чем старше он становился. «Я так ее любил и так охотно на нее любовался!» — вспоминал Леонтьев.

Вся жизнь мальчика вращалась вокруг Феодосии Петровны. С ней были связаны и его первые религиозные переживания. «Помню картину, помню чувство, — писал позднее Леонтьев. — Помню кабинет матери, полосатый, трехцветный диван, на котором я, проснувшись, ленился. Зимнее утро, из окна виден сад наш в снегу. Помню, сестра, обратившись к углу, читает по книжке псалом: „Помилуй мя, Боже!“, „окропивши мя исопом и очищуся; омыеши мя и паче снега убелюся. Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит!“ Эти слова я с того времени запомнил… И когда мне было уже 40 лет, когда матери не было на свете, когда после целого ряда сильнейших душевных бурь я захотел сызнова учиться верить и поехал на Афон к русским монахам, то от этих утренних молитв в красивом кабинете матери с видом на засыпанный снегом сад и от этих слов псалма мне все светился какой-то и дальний, и коротко знакомый, любимый и теплый свет. Поэзия религиозных впечатлений способствует сохранению в сердце любви к религии. А любовь может снова возжечь в сердце угасшую веру» [18] Леонтьев К. Н. Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе // Леонтьев К. Н. Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 795. .

Феодосия Петровна была женщиной верующей, но ее религиозность носила скорее характер морали: она считала, что помощь ближнему важнее поклонов в церкви. Впрочем, она молилась утром и вечером, и запомнившаяся Константину картина зимнего утра как раз и была связана с такой обязательной молитвой — мать молилась с шестнадцатилетней Александрой, приехавшей из Екатерининского института домой. Но к обедням Феодосия Петровна ездила редко, да и то не в свой приход, а в соседний — там церковь была изящнее и чище. Леонтьев вспоминал: «Дом наш, вообще сказать, не был особенно набожным домом» [19] Там же. С. 791. . Молитвам Константина научила не мать, а та же горбатая тетушка Катерина Борисовна. Зато навсегда осталась в памяти Константина совместная поездка с матерью и Катериной Борисовной в Оптину Пустынь — мальчика заворожили тишина и покой монастырской жизни, отталкивание от земного и несовершенного. Он заявил матери, вернувшись домой:

— Вы меня больше туда не возите, а то непременно останусь там навсегда.

Мысль о монастыре возникала у Константина и позднее, в юношестве. Во всяком случае, леонтьевский герой из первого автобиографического романа «Подлипки», Володя Ладнев, рассуждал о любви удивительнейшим для юноши образом: любовь приводит к «душному браку», в котором мешаются скука, сострадание, дети, «бедные проблески последней пропадающей любви». «О, Боже мой! Не лучше ли стать схимником или монахом, но монахом твердым, светлым, знающим, чего хочет душа, свободным, прозрачным как свежий осенний день?» Разумеется, молодого Леонтьева подобные мысли посещали под влиянием семейной жизни, что была у него перед глазами: задыхающаяся от такой жизни мать, которая была заточена в «душном браке», где не только «бедных проблесков любви», но и сострадания-то не осталось. Впрочем, альтернатива в виде монашеской жизни все равно была необычна для томящегося в ожидании первой страсти молодого человека. Хотя религиозная вера пришла к Леонтьеву гораздо позже, видимо, уже в детстве и юности он испытывал в ней потребность — он всегда искал то, что могло бы стать духовной основой жизни.

С матерью связан и «эстетический инстинкт», столь характерный для Леонтьева. Феодосия Петровна, несмотря на крайне стесненные средства, стремилась к тому, чтобы жизнь в Кудинове была красива и изящна. Пусть ее «Эрмитаж» был обит дешевой бумажной материей, зато комната была декорирована с большим вкусом. Даже из чулана под лестницей Феодосия Петровна смогла сделать таинственную нишу — самое уютное место в своем кабинете, где так любил находиться ее сын. Для него изящество и красота жизни тоже стали значить чрезвычайно много. С детства он даже людей оценивал по тому внешнему впечатлению, которое они производили на него.

Костя рос в женском обществе: Николай Борисович обитал во флигеле, старшие братья жили в учебных заведениях, его окружали мать, тетка, сестра. Они его наряжали, завивали ему волосы, душили одежду. Мальчиком он был женоподобным, любил примерять матушкины шляпки, называя себя в них: «Я сейчас мужская женщина». «Все детство он провел в деревне, но его воспитывали так по-женски, что он долго не знал, что значит ездить верхом» [20] Леонтьева М. В. Отрывок из воспоминаний // Леонтьев К. Н. Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 2. С. 138. , — описывала его детство Мария Леонтьева, племянница и очень близкий ему человек. Правда, для игр к нему был приставлен крепостной мальчик, чуть старше его. Лет с шести Костя полюбил играть с ним в «островитян»: изображая дикарей, они сражались с врагами за свой остров в «сажалке» [21] Сажалка — маленький искусственный пруд для хозяйственных целей, который использовался обычно для замачивания льна или конопли, для разведения рыбы (которую туда «сажали» — отсюда и название). . До этого же всё его окружение было женским. Даже в куклы (которым давал совершенно фантастические имена) он играл скорее по девчачьему «канону».