Моисей Рубинштейн - О смысле жизни. Труды по философии ценности, теории образования и университетскому вопросу. Том 1

Признание роли индивидуального бытия в принципе становится вне сомнения уже в утверждении действительности этого индивидуального существования. Действительность есть действенность не только в целом виде, но действует все, что действительно, все находит свою определенную роль и задачи в мировом свершении в большей или меньшей мере как творческий фактор. Тем более бесспорным становится индивидуальное значение личности, так как она вообще есть только постольку, поскольку существует индивидуальность, она есть микрокосмос, олицетворенный сконцентрированный космический принцип, каждая на свой лад, как на истинном пути, так и в заблуждении и, так сказать, самоотрицании. В этом смысле каждая индивидуальность обозначает возможность или действительность своего особого мира. Чтобы понять все значения этой мысли, нам стоит только взять творческий принцип в его наиболее выраженной форме, а именно – в человеческой личности; тогда нам становится ясным, что с существованием индивидуальности становятся возможными уже не мир, а миры в самых разнообразных сочетаниях. В данном случае особенно важно отдать себе отчет в том, что нет действительности вне действительных индивидуальных явлений; она должна мыслиться как своеобразная ценность – совокупность, которая никогда не могла бы быть ею, если бы она не являлась итогом сочетания индивидуальных ценностей. Таким образом восстанавливается космическое значение индивидуальности, и мы избавляемся от широко распространенной философской несообразности, когда мы вместо объяснения мира и жизни своей интерпретацией просто устраняем их и заменяем своей более или менее удачной фикцией.

Индивидуальность не только ценна и обладает известным космическим значением и сущностью, именно как индивидуальность, но она несет в себе известную необходимость, и фактически обосновывается этим целым. Как правдиво отмечает Вл. Соловьев [1034], полное единство было бы «пустым и мертвым безразличием», а чтобы этого не было, «уже в самом абсолютном порядке должно быть различие, ибо хотя каждый и носит или выражает собою одну и ту же абсолютную идею всеединства, но каждый особенным образом», т. е. космическое единство немыслимо без индивидуального существования. В известном восклицании Канта, что он ни за что не хотел бы прожить свою жизнь еще раз [1035], слышится, с нашей точки зрения, не пессимизм только, а сознание, что всякое повторение, в особенности же повторение самого себя является в этом случае совершенно излишним, ненужным, лишенным смысла и оправдания. Сознание, что вы только один из повторяющихся многих, так сказать, пресловутое жизненное «пушечное мясо», является уничтожающим, глубоко принижающим сознанием, потому что не вы, так кто-либо другой, и в вашем существовании нет никакого оправдания и смысла самого по себе. Эта идея нашла свое глубокое отражение в житейски широко распространенном страхе перед встречей со своим «двойником», как бы делающим вас излишним или во всяком случае конкурирующим с вами в существовании. Чем более что-либо повторяется, тем более оно сводится на простое средство и утрачивает свое самостоятельное значение; индивидуальность же, тем более оправданная своей нужностью для системы, к которой она принадлежит, приобретает свое особое самостоятельное значение; она есть не только средство, но отчасти само целое. Такую неповторяющуюся индивидуальность в ее роли в жизни можно было бы сравнить с землей, совершающей двоякое движение – вокруг своей оси и вокруг солнца.

Как ни парадоксально это звучит, но индивидуальность является свойством, необходимым еще и с другой точки зрения. Вопреки мнению, что человек в силу своей индивидуальности и индивидуальных проявлений должен быть неминуемо безнадежно одинок в мире, мы должны здесь энергично подчеркнуть, что если бы мир и люди были лишены индивидуальности и во всем повторяли друг друга, то жизнь превратилась бы в нестерпимую тоску и одиночество, и едва ли бы жизнь по-человечески оказалась бы возможной. Взаимное понимание, интерес друг к другу и стремление к общению обусловливаются только в общем наличностью совместного базиса в виде однохарактерных способностей, общего языка и возможности взаимного понимания, во всем же остальном необходимо не тождество, а разнообразие проявлений и индивидуальность. Две мозаичные фигуры с одинаковыми выступами по сторонам никогда не придутся друг к другу, и между ними всегда будет пустое пространство. Только индивидуальности, своеобразно пополняющие друг друга, могут подойти друг к другу; то, что чужая душа в ее глубинах недоступна чужому глазу, это есть почва столько же для одиночества при неблагоприятных обстоятельствах, столько при положительном сочетании для интенсивного интереса друг другу, любви и деятельного проявления. В жизненном совете, рекомендующем остерегаться давать прочесть себя до конца, кроется глубокий смысл, потому что тогда вас можно как до конца прочитанную книгу отложить в сторону и не проявлять к вам интереса – повторение излишне. Ведь и к старой книге, и к старому любимому автору мы обращаемся, чтобы вынести из него обновленное и пополненное новыми черточками впечатление. Так текут мир и жизнь в самых своих переживаниях и отдельных звеньях и состояниях вечно новыми, никогда не повторяют себя, как правдиво отмечает это А. Бергсон, находя в этом твердую гарантию для себя в характере времени. Мир во всем принципиально несет возможность вечно нового, он всегда вне опасности повториться, потому что он всегда в движении и действии.

Мы таким образом снова возвращаемся к неоднократно подчеркнутой нами мысли, что бытие и действительность могут иметь только один разумный смысл действительности: быть, значит, не пребывать в застывшей неизменности, а так или иначе действовать и действовать индивидуально, хотя бы и всегда в социальной оправе. Если мы снова вернемся к основному принципу, который приоткрывает для нас завесу над миром, к принципу человека – личности, то там мы ясно прочтем ту мысль, что индивидуальность обозначает более или менее раскрытую возможность самоосуществления. Исходя именно из этих положений, Фихте требовал для человека обеспечения возможности труда, потому что это вполне равноценно требованию признания прав человека на жизнь, на бытие. Перед каждым существом стоят только более или менее широкие возможности самоосуществления; в этом смысле правильно говорят, что у нас нет и не может быть полного знания самих себя: мы в сущности скорее знаем себя – и тоже неполно – такими, какими мы хотели бы быть, мы больше знаем себя как задачу. Мать-природа поставила человеку известные грани, наделила возможностями и предоставила дальше непрерывно искать самого себя, своей никогда не завершенной полноты в постоянной жизнедеятельности с утратами и достижениями, всю жизнь творя себя и из себя.