Вадим Руднев - Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

На с. 170 мальчик говорит о другом Я как о Другом явно в том значении, которое придавал этому понятию Лакан, в частности, в семинаре «Психоз и Другой», где он рассказывает историю о том, как мальчик побил другого мальчика и стал говорить: «нет, это не я его побил – это другой меня побил». «Конечно, это был Другой», – говорит Лакан. Это диссоциированный Большой Другой в мальчике (вряд ли стоит даже напоминать, что «бессознательное это дискурс Другого») побил себя самого [Лакан, 2001].

Психоз героя «Школы для дураков» начался тогда, когда он сорвал лилию Нимфея Альба и превратился в нее [30]. После этого с ним происходит ряд значительных и катастрофических событий. Во-первых, он, как он сам говорит, частично исчезает в эту лилию и отчасти становится ею. Во всяком случае, он принимает ее латинское название в качестве своего имени (теперь он так себя называет – Нимфея). Во-вторых, он сходит с ума, начиная страдать «раздвоением личности», и его на время помещают в клинику. Но это лишь наиболее поверхностные следствия акта срывания цветка. По сути же этот акт имеет глубочайшее сугубо символическое значение. Срывая цветок, мальчик вступает в контакт с миром природы и миром вещей. Это вмешательство в природу приводит к катастрофическим последствиям (вспомним сказку «Аленький цветочек», где происходит примерно то же самое). Источник этой катастрофы в том, что символически срывание цветка, этот грубый, агрессивный контакт с природой, есть не что иное, как сексуальный акт, при чем не просто сексуальный акт, а нарушение девственности мира природы. Не забудем, что дословно срывание цветка девственности – defloracio virginitates – есть не что иное, как акт дефлорации. Суть же катастрофы состоит в том, что герой получает имя в безымянном мире и становится чем-то вроде поэта-шамана. У него открывается повышенный слух.

Я слышал, как на газонах росла нестриженная трава, как во дворах скрипели детские коляски. <���…> Я слышал, как где-то далеко, может быть, в другом конце города, слепой человек в черных очках <���…> просил идущих мимо перевести его через улицу. <���…> Я слышал тишину пустых квартир, чьи владельцы ушли на работу. <���…> Я слышал поцелуи и шепот, и душное дыхание незнакомых мне мужчин и женщин [Соколов, 128].

У него появляются способности к воображению, то есть с ним происходит нечто вроде того, что произошло с пушкинским пророком – обряд инициации, ритуал посвящения в избранные, в поэты-пророки:

Однако обратной стороной этого процесса, то есть сердцевиной катастрофы, связанной с поруганием природы, становится обреченность на виртуальный секс, вечное хождение по девяти кругам неразделенной любви к учительнице со всеми сопутствующими мучениями и выдуманными фантастическими историями на эту тему.

Проблема имени начинается с самых первых строк романа: «Река называлась». Как называлась река Нимфея не помнит, у него избирательная память, что связанно с нелинейным шизофреническим временем в «Школе для дураков», но об этом позже. Отсутствие имен – достаточно характерная черта психотического и околопсихотического художественного мышления. Например, в мало кому, к сожалению, известном замечательном романе Алексея Макушинского «Макс», чрезвычайно обсессивно-компульсивном, на грани психоза, где все повторяется, в частности, все время повторяется фраза «мир названий разбился» [Макушинский, 1998]. По-видимому, это происходит благодаря феномену «психической смерти» (см. раздел 14 о психоаналитических взглядах на шизофрению Вэйкко Тэхкэ), – у психического трупа не может быть имени [31].

Психически мертвый человек порывает с реальностью и Собственным Я и заодно – со всеми своими именами и дескрипциями. Заметим, что в «Школе для дураков» только галлюцинаторные персонажи (не галлюцинаторными являются только мать и отец героя) наделяются фамилиями, причем двумя сразу, что соответствует раздвоенности героя: почтальон Михеев (Медведев – ср. медведь, говорящий ужасное «базовое» слово скирлы, о котором ниже), соседка (она же завуч) Трахтенберг (Тинберген), учитель Норвегов, которой называется то Павлом, то Савлом [32]. Образ учителя Норвегова имеет галлюцинаторный характер, по нашему мнению, потому, что он то умирает, то оживает, к нему на квартиру приходит женщина-смерть [33]. (К тому же Норвегов соотносится с образом Вия: он просит поднять ему веки – с. 141). Это оживание-умирание учителя связано с отрицанием линейного порядка времени:

Мне представляется, у нас с ним, со временем, какая-то неразбериха, путаница, все не столь хорошо, как могло бы быть. Наши календари слишком условны и цифры, которые там написаны, ничего не означают и ничем не обеспечены, подобно фальшивым деньгам. Почему, например, принято думать, будто за первым января следует второе, а не сразу двадцать восьмое. Да и могут ли вообще дни следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда – череда дней. Никакой череды дней нет, дни приходят когда какому вздумается, а бывает, что и несколько сразу [Cоколов, 1991: 27].

В соответствии с этой идеологией действие в романе происходит нелинейно: то отскакивает назад, то забегает вперед.

Интересно, что примерно то же самое происходило в психоделических экспериментах Грофа, когда испытуемый психотизировался при помощи ЛСД или холотропного дыхания:В одно и то же время могут возникать сцены из разных исторических контекстов, они могут выглядеть значимо связанными между собой по эмпирическим характеристикам. Так, травматические переживания из детства, болезненный эпизод биологического рождения и то, что представляется памятью трагических событий из предыдущих воплощений, могут возникнуть одновременно как части одной сложной эмпирической картины. <���…> Линейный временной интервал, господствующий в повседневном опыте, не имеет здесь значения, и события из различных исторических контекстов появляются группами, если в них присутствует один и тот же тип сильной эмоции или интенсивного телесного ощущения. <���…> Время кажется замедленным или необычайно ускоренным, течет в обратную сторону или полностью трансцендируется и прекращает течение [Гроф, 1992: 35].

В романе также отстаивается теория, в соответствии с которой «время имеет обратный ход»:

…то есть движется не в ту сторону, в какую оно должно двигаться, а в обратную, назад, поэтому все что было – это все еще только будет, мол, истинное будущее – это прошлое, а то, что мы называем будущим, – это уже прошло и никогда не повторится [Соколов, 1990].