Зигмунд Фрейд - Болезнь культуры (сборник)

Таким образом, если мы готовы признать, что у многих людей действительно существует некое «океаническое» чувство, и сведем это чувство к ранней фазе ощущения своего «я», то перед нами встает следующий вопрос: насколько мы вправе считать его источником религиозной потребности?

Подобное притязание не кажется мне достаточно убедительным. Чувство может служить источником энергии только в том случае, когда оно само порождено сильнейшей потребностью. Что касается религиозного чувства, то его происхождение от детской беспомощности и пробужденной ею тоски по отцу представляется мне несомненным, причем это чувство является не просто продолжением детского чувства; оно устойчиво поддерживается страхом перед неодолимой силой судьбы. Я не могу допустить существования более сильной детской потребности, чем потребность в отцовской защите. Тем самым оттесняется роль океанического чувства, которое могло бы стать лишь выражением стремления к неограниченному нарциссизму. Происхождение религиозных институтов можно отчетливо проследить и вывести из чувства детской беспомощности. Возможно, за детской беспомощностью можно найти что-то иное, но пока оно окутано для нас непроницаемым туманом.

Я могу, однако, себе представить, что впоследствии, задним числом, океаническое чувство вписывается в наше отношение к религии. Представление о бытии в слиянии с всеобщим, интеллектуальное содержание такого представления может быть первой попыткой религиозного утешения, поиском иного пути отрицания опасности, которую «я» ощущает со стороны окружающего мира. Я еще раз хочу признать, что мне очень трудно работать с такими необъятными понятиями и явлениями. Еще один мой друг, испытывающий под влиянием неуемной любознательности невероятную тягу к самым необычным экспериментам и возомнивший себя вследствие этого всезнающим, уверял меня, что в практической йоге в результате отвлечения от внешнего мира и привлечения внимания к собственным телесным функциям, в результате использования определенной техники дыхания и в самом деле можно пробудить в себе ощущение причастности к единому и всеобщему, что мой друг желает считать возвратом к древним, похороненным под последующими напластованиями состояниям психической жизни. В возвращении к этим состояниям он видит, так сказать, физиологическое основание многих мистических премудростей. Но здесь мы переходим уже в область таких темных свойств психической и духовной жизни, как транс и экстаз. На это я могу ответить лишь словами из «Кубка» Шиллера:

«Кто живет на Земле, тот жизнью земной веселись!»

В моей статье «Будущее одной иллюзии» речь идет не столько о глубинных источниках религиозного чувства, сколько о том, что средний рядовой человек понимает под своей религией, – о системе учений и обетов, которая, с одной стороны, с завидной полнотой разъяснит ему все загадки этого мира, а с другой стороны, даст уверенность, что о нем позаботятся в этой жизни и избавят от страданий в жизни потусторонней. Это заботливое провидение рядовой средний человек не может представить себе иначе как в образе великого возвышенного отца. Только такой отец может знать потребности дитяти человеческого, откликаться на его мольбы, жалеть и принимать знаки раскаяния. Все это настолько инфантильно, настолько чуждо действительности, что человеколюбивому уму трудно свыкнуться с мыслью о том, что подавляющее большинство смертных никогда не сможет подняться выше этого уровня. Еще больший стыд испытываешь, узнав, что значительная часть живущих ныне людей, которые должны бы хорошо понимать, что подобная религия не стоит того, чтобы ее исповедовать, продолжает ее яростно защищать в арьергардных боях. Стоило бы влиться в ряды верующих, чтобы предостеречь философов, пытающихся спасти религию заменой бога неким безличным призраком: не упоминайте имя божье всуе! Если так поступали великие духовные наставники прошлого, то это еще не повод следовать сегодня их примеру. Все знают, почему они должны были это делать.

Но вернемся к простому человеку и его религии, к религии, которая одна только и заслуживает, чтобы ее так называли. Здесь нам приходит в голову высказывание нашего великого поэта и мыслителя о том, в каких отношениях находятся религия, искусство и наука.

С одной стороны, в этом изречении религия противопоставляется двум высшим достижениям человечества, а с другой стороны, поэт утверждает, что искусство и наука могут выступать вместо религии, замещать ее. Если мы вздумаем спорить с простым человеком о религии, то авторитет поэта будет отнюдь не на нашей стороне. Попробуем пойти иным путем, чтобы приблизиться к истинной оценке этого афоризма. Жизнь в том виде, в каком она нам дана, тяжела и беспросветна, она доставляет нам боль, разочарования, ставит перед нами неразрешимые проблемы. Для того чтобы вынести бремя жизни, нам не следует пренебрегать успокаивающими средствами. (Без подпорок нам не обойтись, говаривал Теодор Фонтане.) Эти средства могут быть троякого рода: отвлекающие, заставляющие нас презирать наши бедствия; замещающие удовольствия, уменьшающие страдание; опьяняющие, делающие нас нечувствительными к бедам и страданиям. Нам необходимо хотя бы одно из перечисленных выше средств [100]. На отвлекающее средство указывает Вольтер, советуя своему Кандиду возделывать сад; к тому же роду средств относятся и занятия наукой. Замещающие удовольствия в том виде, в каком их предлагает искусство, – это противопоставленные реальности иллюзии, обладающие сильнейшим психологическим воздействием благодаря той роли, которую играют в психической жизни фантазии. Опьяняющие средства воздействуют на обмен веществ в нашем организме, изменяют его химизм. Очень не просто определить в этом ряду место религии. Придется расширить поиск.

Вопрос о цели и смысле человеческой жизни ставился великое множество раз. Удовлетворительный ответ на него пока не найден, и, возможно, его просто не существует. Некоторые из задающих этот вопрос добавляют: если выяснится, что жизнь не имеет цели, то она потеряет всякую ценность. Но эта угроза ничего не меняет. Более того, представляется, что мы имеем право отказаться от постановки этого вопроса. Предпосылкой его является, как мне думается, человеческое высокомерие, масса проявлений которого нам и без этого хорошо известна. Никто не говорит о смысле жизни животных, если речь не идет об их пользе для человека. Но и такой подход не выдерживает критики, ибо с некоторыми животными человек не делает ничего, если не считать того, что он их описывает, классифицирует и изучает. К тому же есть бесчисленное множество биологических видов, которые избегли даже этой участи, так как вымерли до того, как человек успел их увидеть. И лишь религия знает ответ на вопрос о смысле и цели жизни. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что идея смысла жизни устоит или падет только вместе с религиозной системой взглядов.