Михаил Иржавцев - Данэя

Дурнота прошла. Он говорил с Сыном о метеорите. Катера шли над облаками; в небе сияли сразу две луны: самая большая и самая маленькая.

…Во время полета Он, так и не решив, говорить ли о том, что с ним произошло, отделался радиограммой: «Летим домой».

Он не успел дома и рта раскрыть, — Мама, возбужденна до неузнаваемости, непохожая на себя, крича и плача, налетела на Сына:

— Как ты посмел!

И вдруг сделала то, что никто никогда не ожидал: влепила Сыну пощечину.

Сын вспыхнул от обиды; Он хотел объяснить ей все, но вдруг Мальчик сам произнес:

— Мама! Мамочка! Прости: я больше не буду. — И глянул на Него: Он понял, что не надо ничего ни говорить, ни объяснять.

Мама расплакалась, а Сын обнял ее и стал успокаивать.

…Они так ничего и не сказали Маме, что с Ним тогда произошло. Но с того дня Он в полную меру почувствовал к Сыну уважение, которое зародилось еще тогда, когда он отдал Сестренке свое первое яблоко.

Сын заметно взрослел. Помощь его в делах становилась все ощутимей, утратив первоначальный характер преимущественно воспитательного средства. Он и Мама все больше обсуждали дела в его присутствии; давали ему возможность, если хотел, высказать собственное мнение.

Он глубоко вникал во все, что было сделано, делается и должно быть сделано на планете. Летал с Ним и Мамой, а изредка и один во все уголки планеты, посетил все объекты. Многое из того, что касалось природы планеты и ее отдельных частей, он помнил даже лучше, чем Он и Мама.

Ему стали поручать решение все более трудных практических задач, и он выказал способность самостоятельно справляться с ними.

Дочка старалась тянуться за Братом, хотя ей было далеко до него в этом отношении, и не только из-за одной только разницы в возрасте. Но Брат ей полностью передал уход за животными и плантациями: в этих делах почти ничего не менялось — с работой справлялись машины-роботы, и нужно было лишь вести наблюдения под руководством Мамы. Но это занятие пробудило в ней интерес к биологии.

Большую часть времени она поэтому проводила с Мамой, Сын — с Ним.

Кислорода в воздухе планеты стало хватать для ночного дыхания растений, — начали снимать защитную пленку. Их пребывание на планете подходило к концу.

Крейсер теперь уже нес груз преимущественно на экспресс — батареи с запасом энергии — и возвращался с остатками семян для облесения остатков поверхности планеты и восстановления лесов: после снятия пленки произошло два грандиозных пожара от молний, с которыми едва справились, после чего прекратили демонтаж металлических мачт — установили на них молниеотводы.

…Еще через два года Они впервые рискнули снять скафандры. Дышать было можно. Но трудно — углекислоты было еще многовато.

Впрочем, в Их программу и не входило доведение состава атмосферы почти до такого же, как на Земле: пока планета не заселена, избыток углекислоты способствовал росту деревьев. И обеспечивал их питание до того времени, когда здесь появятся источники поддержания углекислоты: люди и животные. Должно было хватить ее и хлорелле, которая будет запущена в моря уже перед самым отлетом с планеты, чтобы к следующему прилету обеспечить возможность заселения их рыбой.

Отлет планировался через год, но события заставили Их поторопиться. Началось с того, что вдруг снова отклонился от курса и ушел в пространство крейсер, последний: с гипераппаратом Экспресса опять что-то происходило.

Потеря последнего крейсера еще не являлось полной катастрофой: ведь Они уже добирались до Экспресса катером, и Он был уверен, что снова сумеет долететь до него вместе со всеми. Предварительно нужно будет послать один из катеров на разведку — с автопилотом.

Но архивы с данными планеты, колбы с воздухом каждого года пребывания, образцы пород, растений, выращенные на планете — все придется оставить. Не удастся взять с собой ни привычный жилой блок — лишить себя большинства удобств. И самое главное, последнюю крупную партию батарей, которые в в Дальнем космосе могут оказаться весьма не лишними.

Неожиданно в Ближнем космосе был зафиксирован какой-то движущийся подобно комете объект: он оказался первым из крейсеров, не дошедших до Земли-2.

Попытки вывести его на траекторию подлета к планете с помощью радиоуправления ничего не давали, — и тогда Он с Сыном полетел на перехват. Их катер был до отказа нагружен батареями и «топливом» для аннигилятора крейсера, за ним с точно таким же грузом следовал еще один, ведомый по радио.

Кресер оказался в полной сохранности, так же как и весь груз. Только целиком был израсходован весь запас энергии, отчего и не действовало его управление.

Привезенная Ими энергия оживила крейсер. Заработали двигатели, пилот-компьютер, и его благополучно посадили.

Это была почти невероятная удача. Вид крейсера, гиганта рядом с катерами, манил в путь, и Они решили не откладывать.

И началась подготовка — к отлету. С того, что после стольких лет, совершив гигантскую работу, замолкли оксигенизаторы. Потом временно были отключены заводы — энергостанции целиком работали на зарядку батарей.

А они прощались с планетой — посещали последний раз места, которые больше всего хотелось сохранить в памяти, снимали последние фильмы. Среди них был и Край лазоревых скал. Краски, глубина которых открыла Планету для Мамы перед самым появлением Сына, почему-то поблекли: возможно, сказывались изменения атмосферы.

…В крейсер осталось погрузить только жилой блок. В последний вечер — перед тем, как демонтировать его и вывезти из пещеры, Они устроили прощальный пир.

Дети уже выросли и привыкли сидеть вместе с ними за столом в субботние вечера. Как всегда, Он много играл Им на оркестрионе и скрипке.

Как Они слушали! Даже Сын, который раньше был равнодушен к музыке. В последнее время с ним происходили сильные перемены: пробудилась любовь к прекрасному, стали нравиться стихи и музыка, волновать книги и фильмы. Особенно, как замечал Он, те, в которых играла Лейли: только ее, казалось, видел он тогда, во время просмотра их.

В тот вечер противоположные чувства владели Ими. Сын, пожалуй, грустил перед расставанием с Планетой, которую Они покидали. Но остальных больше радовала возможность увидеть Землю.

Позже Он и Мама отправили детей спать, сами остались в салоне. Мама казалась Ему особенно красивой в тот вечер, хотя была бледна и, похоже, как-то насторожена.

Мама! К тому времени Он совершенно отвык называть Ее иначе, даже мысленно; почти забыл ее земное имя — Эя. Так же, как свое — привыкнув, что Его всегда называют Отцом. Сына тоже не называли по имени, у Дочери его даже не было. Их было здесь всего четверо.