Фриц Штеге - Музыка, магия, мистика

Я лечу к ней, перетаскиваю на мою постель, зарываюсь в ее тело, осыпаю его поцелуями…

Вздрагиваю… прислушиваюсь… прикладываю ухо к ее сердцу… застываю.

Ее звук умолк. Она…»

Сильный удар грома прерывает врача. Дом дрожит. Тучи извергают огонь. Буря вихрем уносит вверх облако пыли. Занавески развеваются так, словно их комкает невидимая рука.

Вдруг едва слышно помещение заполняет тихое, слабое пение, звучание. Глубокие октавы, квинты звенят, дрожат, звенят, дрожат, поверх них раздается мягкий, шелковистый звук нежнейшего пения… [49]

Музыкант вскакивает, ударяется о радио. Изумленный, он хватает звучащую скрипку, которая по-прежнему лежит под полуоткрытым окном.

Звучит незнакомый голос:

«То, что когда-то там, наверху, прозвучало в великой музыке сфер всемогущего композитора, не затихнет вовеки. Струна, дрожащая здесь, там уже дрожать не будет, и, избавленная от земного шума, который она еще несла в себе от держателя струн земли, будет продолжать там звучать безмятежно во все времена. Аминь» [50].

«Вы прослушали фрагмент из книги Карла Марии фон Вебера. Передача…»

Пронзительно звенит телефон.

«Выключи радио! Что? Несчастный случай? Хегевальд? Выезжаю!»

Музыкант стоит у окна. Факелы молний освещают друга, который, раздираемый сомнениями, нетвердой, неуклюжей походкой пересекает двор.

Звук «эоловой скрипки» умолкает.

Последний выдохнутый звук поднимается вверх, направляясь к вечной родине всей гармонии [51].

«Звезды – сплошь целые ноты. Небо – партитура, человек – инструмент».

Это изречение поэта и прорицателя Христиана Моргенштерна (и вместе с тем основная идея предшествующего рассказа) носит, правда, символический характер. Но символ – это реальность, которая остается закрытой лишь для чересчур приземленного разума. Символ – ключ к миру в целом, еще Ямбихус утверждал: «Необъяснимая власть символа обеспечивает нам доступ к божественным вещам». А Гёте свидетельствует: «Все сущее – символ, который, полностью представляя себя самого, указывает на остальное». Поэт говорит о «настоящей символике, где частное репрезентирует общее в качестве жизненно-сиюминутного проявления необъяснимого». Согласно Альфонсу Кирхгесснеру, символ является «словом истины человека. Он, говоря метафизически, предшествует слову и дискурсивному мышлению… В художественном произведении физические процессы – это знаки надфизического, а в исключительно личном выражении человека содержится нечто такое, что его превосходит» [18, с. 81, 84]. На все большее обеднение символами указывает К.Г. Юнг: «Кто утратил исторические символы и не может довольствоваться „заменой, несомненно“, сегодня находится в затруднительном положении: перед ним зияет пропасть Ничто, перед которой человек с ужасом отворачивается» [36, с. 23].

Прежде чем мы направимся по пути музыкального познания высших сфер, сначала нам нужно уяснять для самих себя значение понятия «символ». Представляют ли собой звезды, как утверждает Христиан Моргенштерн, целые ноты, их половины или четверти, – это несущественное «частное». Куда важнее то общее, которое репрезентируется частным, а именно существующая уже многие тысячелетия вера в звуковой мир звезд. Как люди вообще пришли к этому представлению? Есть ли все-таки что-нибудь общее у звезд с музыкой?

Ответ: число.

Теперь нам уже известно, что все органические и неорганические объекты нашей земной Родины основываются на числовых соотношениях, следовательно, им присуща «латентная» музыка. Составляет ли тут исключение – если использовать метод умозаключения от обратного – космос? Быть может, небесные тела музыкально-закономерному порядку не подчиняются?

Напротив. С высших точек зрения, число имеет еще большее значение, чем в земных отношениях. Оно даже становится монадой, неделимой единицей, исходным пунктом всего бытия. Еще до монадологии Лейбница это понятие встречается у Платона, а пифагореец Филолай (500 г. до н. э.) называет цифру один (единицу) «началом всех вещей» [37, т. I, с. 410]. Это также подтверждает греческий математик, толкователь Платона Теон Александрийский, живший во II в. н. э. [38, прим.]. Единица, по его мнению, «не составлена из частей, не меняется при умножении на саму себя» и поэтому является «постоянной величиной, тождеством, разумом, идеей, субстанцией». Единица открывает хоровод чисел, которые нужно расценивать как «пифагорейские первофеномены» [43, с. 46]. Согласно Теону, цифра два возникает в результате «выхода единицы из себя», двойка – это «единица, добавляющая себя саму»; «то, что стало, – движение». Из единицы и двойки появляется число три, имеющее начало, середину и конец, первое нечетное число, обозначение круга, плоскости.

Числа, которые этим и аналогичным способом оснащаются жизненными функциями, не только обращаются к нашему математически-понятийному мышлению, но и имеют ценность переживания, которая сегодня нами утрачена. Мы можем разве что с немалым трудом мысленно перенестись в пифагорейское время, когда деления струн на монохорде (однострунном измерительном инструменте) превращали числа в звуки и пробуждали их к жизни. Филолай указывает: все, что можно познать, «имеет число» [Там же]. Без него постичь что-либо мыслью было бы нельзя. Он характеризует число как по своей природе дарующее знание, ведущее и обучающее. Если бы не было числа и «его сущности», то никому не было бы дано понять вещи и их отношения между собой. А теперь следует очень важное утверждение: число приводит «в душе все вещи в созвучие с восприятием и тем самым делает их познаваемыми и соответствующими друг другу… так как оно придает им телесность». И природа, и сила числа действенны всюду – во всех человеческих словах и делах, во всех технических изобретениях и в музыке.

Число перестало быть исключительно количественным понятием, оно представляет собой качественную ценность. Оно даже стремится обрести религиозное выражение на основе трех мотивов, установленных Штенцелем [43, с. 157] в «Тимее» Платона: «чувственного созерцания блеска и красоты неба, теоретического знания о точном в количественном отношении порядке орбит небесных светил и религиозном чувстве зависимости от воплощенных там божественных сил». Речь идет о едином переживании связанных между собой видения, знания числового порядка и религиозного чувства. Но это означает возможность того, что число и звуковое ощущение находились в причинно-следственных отношениях друг с другом – число считалось звуком, звук, в свою очередь, вызывал представление о числе! «На основе этого переживания звучащих чисел начал звучать мир», – констатирует Ганс Кайзер [17, с. 13]. «Материя получила психическую архитектонику (психическую структуру), а духовное, царство идей, – конкретную опору в гармоничных фигурах и формах: мост между бытием и ценностью, миром и душой, материей и духом был найден». Кайзер с полным основанием сожалеет, что духовная сторона пифагорейства вскоре пропала и качественное свойство числа отступило перед количественным. Нам снова нужно «углубиться в себя, внутренне погрузиться в медитативные силы нашей души».