Иван Ильин - Философия как духовное делание (сборник)

Столкновение прав есть спор о праве , а спор о праве может быть разрешен только на путях правовой организации и должен быть разрешен на основе естественного права. Поэтому борьба за международное право должна вестись именно не оружием, а на путях международной организации, и духовное назначение войны именно в том, чтобы убедить людей в единственности и необходимости этого пути. Вот почему патриотизм, вскормленный духом и сроднившийся с нормальным правосознанием, не может видеть в войне верного способа бороться за право. Любить свою родину не значит считать ее единственным средоточием духа, ибо тот, кто утверждает это, не знает, что есть дух, и не умеет любить и дух своего народа. Нет человека и нет народа, который был бы единственным средоточием духа, ибо дух живет во всех людях и во всех народах. Не видеть этого – значит быть духовно-слепым, а потому быть лишенным и патриотизма, и правосознания. Этот путь духовного ослепления есть поистине «вне-этический» путь, чуждый настоящей любви к родине; ибо истинный патриотизм есть любовь не слепая, а зрячая, и парение ее не чуждо добру и справедливости, но само есть одно из высших нравственных достижений 44.

Общение человека с живым ино-бытием 1есть повседневное явление его душевной жизни, и трудно было бы представить себе наше существование без него. Мы общаемся неутомимо и в ясном сознании, и в ворожбе ночных видений, мы «говорим» с другими людьми, с природой, с божеством, мы говорим сами с собой. Все делание души вольное и невольное, ее польза и ее бескорыстие нуждаются в общении и требуют его. Даже в познании или созерцании душа воспринимает раскрываемое ею, как весть, посланную издалёка, и творчество ее принимает форму сообщения о том, что было ей возвращено. Душа живет, раскрываясь ино-бытию и ему внимая; она прислушивается к тишине и вздохом жалобы шепчет молчанию. Если бы узнать наверное, что нет никого, кто бы мог слышать, что нет никого, кто бы мог сказать, она не могла бы жить в ужасе такого познания.

Самое привычное, самое обыденное для нас взаимодействие с ино-бытием есть общение человека с человеком. Оно происходит так непрерывно, иногда так мало занимает сознание, что душа способна часами не замечать его вовсе. С другой стороны, отдельные эпизоды в этой неустанной смене взаимодействий сосредоточивают иногда на долгие дни интерес и внимание души, приковывают к себе ее чувство, мысль и волю. Но и здесь душа, занятая индивидуальным содержанием того или другого общения, поглощенная теми событиями, с которыми данное взаимодействие связано, нередко проходит мимо сущности общения и даже мимо самого факта предстояния одного живого бытия другому.

Не только привычность взаимодействия, не только захватывающий интерес отдельных его проявлений уводят внимание души от того, что устойчиво и существенно в общении. Душа боится подойти близко к познанию общения потому, что чует в нем отстраняющую тайну и, бессильная ясно сознать ее, отзывается на ее бытие подавленной, но неутолимой болью. Общение может быть мимолетно-ничтожным, но душа болеет и в нем. Оно может длиться долго, быть глубоким, быть исполненным радости или страдания, и все та же напрасно заглушаемая боль влачится за каждым мгновением его свершения. При каких бы условиях ни происходило общение, кем бы ни велось оно – в душе человека неумолчно стонет непонятная тоска, не смеющая даже просить для себя понимания. Неутомимо общаются люди, и один может подслушать в другом эту глухую тоску, но нелегко поведает он о своей боли; а если и расскажет о ней что-нибудь, то разделенность беспомощного страдания только подтвердит ему, что оно имеет всеобщую и неотвратимую власть.

Неутолимая боль, проникающая опыт общения, говорит о том, что душа не получает от него того удовлетворения, которого она ищет в нем. Общение всегда есть попытка установить живое касание души с ино-бытием; оно должно, следовательно, осуществить состояние, противоположное тому, в котором душа предоставлена исключительно самой себе, – противоположное состоянию одиночества. Между тем акт общения обыкновенно не выводит душу из одинокого бытия и, не устраняя вследствие этого тягостных переживаний, связанных с одиночеством, присоединяет к ним новую боль от неудавшейся попытки преодолеть это одиночество и новую рану от приближения чуждого ино-бытия. Другими словами, общение обманывает одинокую душу, являясь лишь иллюзией подлинного взаимодействия одной души с другой душою.

Эта иллюзия возникает вместе с социальным опытом человека; душа подчиняется ей с первых лет своей жизни в слепом стремлении уйти от своего одинокого бытия. Ребенок инстинктом своим ищет взаимодействия с теми, которые его окружают, и удовлетворяется качеством этого взаимодействия постольку, поскольку оно оберегает его беспомощное и хрупкое бытие. В процессе элементарных вопрошаний, обыденных просьб и заявлений, получающих подходящий успокаивающий ответ, складывается иллюзия понимания, которую потом и в более сложном общении ищет и находит одинокая душа. Подобное взаимодействие доставляет столько эмпирического удобства и столько маленьких повседневных радостей, что душа не может замечать мнимости осуществляемого в нем социального единения, и только слепая тоска, не умирающая в ней вопреки непрестанно осуществляемому общению, мешает ей забыть совсем, что, живя среди людей, она одинока.

Трудность проникнуть в обман общения едва ли была бы преодолимой, если бы на помощь все познающей, все проверяющей сомнением и анализом силе души не присоединялось бы нечто другое, с самого начала независимое от ее произвола. Это – неравенство между отдельными душевными организациями или превосходство одной души над другою. Качественное различие между переживаниями людей существует с самых ранних дней их жизни, хотя они сами и другие обыкновенно плохо замечают это различие: они сами – потому, что юное сознание большею частью направлено на ино-бытие и гораздо реже сосредоточивается на себе; другие потому, что в отношениях людей в большинстве случаев, а в семье почти всегда, жизнь направляется потребностями и симпатиями рода, которые делают людей слепыми к тонким индивидуальным граням. Неясно выраженные сначала, качественные превосходства испытаний души, накопляясь и суммируясь вместе с ее ростом, создают общий уровень жизни, определяющий способ испытывания в каждом ее жизненном опыте. Как только этот внутренно творимый новый мир начинает искать соответствующих ему самобытных форм воплощения, которые в силу качественного превосходства своего неизбежно самым своим бытием осуждают другие низшие формы, – так со все возрастающей отчетливостью выявляются грани, отделяющие одну жизнь от другой.