Иван Ильин - Философия как духовное делание (сборник)

Логически коррелятивное, ценностно-противоположное злу, оно в осуществлении своем стоит к последнему в отношении потенциальной тождественности; добро и зло – это одна и та же сила, но в различных, мало того, прямо противоположных формах 144. Добро и зло – это модусы единого начала, единой силы, удобопревратной, но потенциально благой.

2) Нам следует теперь обратиться к анализу того основного, чем характеризуется это объективно-ценное душевное состояние. И первое, с чем мы сталкиваемся здесь, – это воля и ее роль в нравственно-добром состоянии.

Искони человеческая мысль обратила внимание на то, что добро является предметом воли, т. е. что добро есть нечто волимое, хотимое, желаемое, желанное. Такое соотношение между волей и добром кажется и в самом деле в высшей степени естественным. Можно ли не хотеть добра? Явно, что нет. Если вы хотите зла, то потому, что зло испытываете как добро. Т. е. опять-таки хотите добра.

[Воля всегда хочет лучшего; что́ это за лучшее – чтобы не ошибиться, нужна духовная зрячесть; инстинкт всегда хочет приятного (Lebens-fördernd), но редко лучшего; приятное не лучшее ли? Во всяком случае, лучшее – говорят – всегда есть источник высшей радости и приятности; лучшее приятнейшему; NB. Но приятнейшее (при-яти) не лучшему. ] 145

Конечно, если допустить состояние абулии, радикального молчания воли, ее полного нефункционирования, то перед нами будет нехотение и добра . Но не: хотение не-добра .

Вступая на этот соблазнительный и с виду верный путь (по существу же ошибочный), целый ряд мыслителей 146полагали, что желаемость настолько характеризует добро, что можно сказать: добро есть то, чего желает человек . Но человек желает всегда и неизменно приятного и отвращается от неприятного. Посему добро – это то, что приятно человеку.

Приятное дает наслаждение, удовлетворение. Постоянный поток таких переживаний дает душе счастье. Таково решение, предполагаемое гедонистами ( 147) и эвдемонистами ( 148).

Добро – это «приятное»; добро – это «счастье». Остановимся на этих определениях.

а) Под «приятным» можно разуметь или то, что́ причиняет приятное ощущение (например, приятное кушанье, приятные звуки, приятный господин); или самое субъективно-душевное ощущение приятности.

Если мы допустим, что добро – это есть источник или причина приятного ощущения, то мы увидим, что добром может быть и вещь физическая. В невозможности этого мы имели уже случай убедиться. Добро не вещь.

Следовательно, не всякая причина приятного может быть добром, но только душевно-психическое: добро – это или наличные в нашей душе приятные переживания, или же чужие душевные состояния, которые вызывают в нас ощущения приятности.

Но верно ли это, что все, что приятно, все переживается тем самым как добро? Не обстоит ли, напротив, дело так, что многое приятное переживается, сознается и с очевидностью обнаруживается как зло ?

Приятное изменчиво и субъективно; то, что приятно мне, сейчас, здесь, то [же самое] мне, завтра, здесь; или теперь же, но в ином месте; или другому, сейчас, здесь; или другому завтра, в ином месте, – будет крайне неприятно.

Добро едино и объективно. Если признак приятности есть критерий добра, то добро субъективно и изменчиво.

Но допустим (хотя психология и психопатология свидетельствуют о невозможности этого), что можно найти такое переживание, наличность которого будет всегда, и всем, и всюду приятна.

Приятность переживания свидетельствует ли о его доброкачественности? Можно ли сказать, что все, что душа « приемлет » ( приятность ), что ее «удовлетворяет» ( у-довольствие ), в нравственном отношении доброкачественно?

Преступник в преступлении; злодей в злодействе не находит ли удовлетворение?

Труды, и подвиги, и воздержание от удовольствий сотни тысяч людей испытывают как добро.

Следовательно, приятное и добро, неприятное и зло не покрываются взаимно. Приятное у строгих аскетов становится синонимом греха; неприятное – синонимом нравственно верного свершения.

Это настолько просто и каждому по внутреннему опыту известно, что останавливаться на этом дольше не стоит.

В самой основе лежит ошибка: хотение совсем не есть от природы, eo ipso – хотение добра . Можно всегда предположить, что хотение есть всегда хотение удовольствия, гедонистического плюса, Lust’а 149; даже под видом лишений и страданий.

Но хотеть можно и зла : т. е. нравственно дурного; ибо в нем зрится источник удовольствия; зла для себя и зла для другого.

Не всякое приятное переживание есть нравственно доброе переживание (например, приятность от еды; приятность от мучения животных; приятность от роскоши, добытой эксплуатацией пролетария). Не всякое нравственное переживание приятно (например, все случаи конфликта между долгом и инстинктом; многие случаи аскеза). Подобно этому, не всякое неприятное переживание нравственно дурно, зло (например, голод и холод раздавшего свое имущество). Далеко не всякое нравственно дурное переживание неприятно (например, служение Мамоне 150во всех его видах).

Ясно, что добро и приятное, зло и неприятное суть понятия вполне разнохарактерные; не только не покрывающие друг друга, но резко расходящиеся. Совпадение этих квалификаций вполне лишено необходимости. Таков гедонизм .

b) Если теперь какой-либо эвдемонист вздумает утверждать, что добро – это счастье , то мы можем быть заранее уверены в том, что он неправ. Счастье есть константная, устойчивая наличность максимального удовлетворения, удовольствия, приятности; интенсивного по степени, разностороннего по объему.

Здесь есть две возможности:

I) или эвдемонизм есть вульгарный эвдемонизм, тогда он приемлет всякое счастье как добро, были бы лишь налицо устойчивость, максимальность, интенсивность. Тогда к нему относятся все возражения, приведенные только что против геденизма. Ибо вся жизнь может быть соткана из удовольствий и приятностей и стоять на низшей ступени нравственности. Но нельзя же серьезно приравнивать человека – болонке;

II) или же, вторая возможность, эвдемонизм приемлет не всякое счастье как добро, а только лучшее, высшее, более ценное счастье, например, духовное блаженство. Но тогда он тем самым признает, что дело не в счастии, а в ценном счастии; важно, какое счастие; следовательно, он признает, что не за счастием последнее слово в определении добра, а за чем-то высшим, за самостоятельным от счастия критерием нравственно ценного и нравственно неценного.