Герберт Спенсер - Опыты научные, политические и философские (Том 1)

Более того, факты, сопровождающие явления изомерии, дают ключ к пониманию тех движений вещества, в которых только и проявляется для нас жизнь в своей низшей форме. В различных коллоидальных веществах, как, например, в альбумине, изомерные изменения сопровождаются то сокращением, то расширением, т. е., следовательно, движениями вещества, и даже в таких простейших телах, как протогены Геккеля, которые, по-видимому не отличаются от малейших частиц альбумина, наблюдаемые движения становятся понятны, если принять, что они сопровождают изомерные изменения, а эти последние происходят от постоянно изменяющегося физического воздействия окружающей среды.

Вероятность такого представления очевидна, если припомнить, что многие свойства высших организмов в существенных своих чертах представляют результат многочисленных переходов белкового вещества из одного состояния в другое.

Итак, ответом г-ну Мартино может служить следующее во-первых, пропасть, считавшаяся непроходимой, суживается с обеих сторон, и, во-вторых, то, что даже если бы пропасть и не заполнялась, мы настолько же вправе были бы сделать свои предположения о сверхъестественном возникновении жизни, насколько Кеплер имел такое же право предполагать существование руководящих духов, охраняющих планеты в их орбитах, он просто лишь не мог еще объяснить, почему планеты могут оставаться в своих орбитах.

Третье возражение на общую теорию эволюции Мартино подобного же рода, как и первые два. Гипотеза эволюции, рассуждает он, наталкивает на непреодолимое затруднение в виде коренного различия в жизни растительной и животной (plant life and animal life). "Вы не можете, - говорит он, - хоть сколько-нибудь подвинуться в выводах относительно ощущений и мысли Ни на верхней границе растительной жизни высшие растения, как бы высоко они ни были развиты, не переходят в животное существование; ни на нижней, как ни классифицируйте водоросли и губки, никогда не увидите, чтобы споры одних развивались в индивидуумы других." Возражение это чрезвычайно неудачно, так как хотя там, где указывает Мартино (и где ни один биолог не ищет), и нет перехода от растительной жизни к животной, но связь между двумя большими царствами живой природы настолько полна, что разделять их в настоящее время считается невозможным. Натуралисты долго и много старались строить такие определения, чтобы под одно подходили все растения и совершенно не подходили все животные, под другое - наоборот; но, как известно, натуралисты постоянно терпели поражения в подобной попытке и в конце концов оставили свое намерение. Между растениями и животными не существует различия ни химического, ни структурного, ни функционального, ни в способе существования. Большие группы простейших животных содержат хлорофилл и разлагают углекислоту под влиянием света, как и растения. Большие группы простейших растений, как можно наблюдать на диатомовых водорослях стоячей воды, движутся не менее активно, чем тут же находящиеся маленькие особи, относимые к животным.

Что среди низших типов живых существ последовательно преобладает то животная, то растительная сторона жизни, это явление даже очень обычно. Самое название "зооспоры", данное зародышу водоросли, некоторое время плавающему свободно при помощи ресничек, а потом прикрепляющемуся к какому-нибудь предмету и прорастающему в растение, дано именно вследствие этой очевидной общности его природы с природой животной. Эта общность настолько полна, что многие натуралисты стремились даже установить для этих низших типов особое подцарство, занимающее промежуточное положение между подцарством животным и растительным. Возражением же против установления такого подцарства является возникающее и здесь затруднение, в каких же точках можно предположить соприкосновение этого подцарства с двумя другими.

Итак, предположение, от которого отправляется Мартино, диаметрально противоположно убеждениям натуралистов вообще.

Существует еще четвертое возражение против общей теории эволюции в том же роде, как и предыдущие, и которое хотя и не высказывается Мартино прямо, но, по-видимому, подразумевается в его статье. Этим четвертым возражением является невозможность перехода от жизни в простейших проявлениях ее к существованию разумному. Так, Мартино говорит, что "при наличности только биологических жизненных сил, как в растительном мире, не может появиться разум", - по-видимому, предоставляя сделать вывод из этих его слов, что в животном мире силы таковы, что возникновение разума становится там понятным. Если бы Мартино вместо своего подразумеваемого вывода отчетливо признал существование пропасти между разумной и физической жизнью, для чего, без сомнения, существует столько же оснований, как для пропасти между животной и растительной жизнью, то и тогда трудности на его пути были бы не менее непреодолимы.

Что касается низших форм раздражимости в животном царстве, на которую, как я предполагаю, г-н Мартино указывает как на первоначальное проявление разумности, то они нисколько не отличаются от раздражимости, проявляемой и растениями; они предполагают сознание не в большей степени. Если свертывание листа мимозы при прикосновении к нему или сбрасывание тычинок дикого cistus'a рассматривается как жизненные отправления чисто физического порядка, то так же надо смотреть и на медленное сокращение щупальца полипа. От этих простых движений низшего животного типа мы находим незаметный переход ко все более и более усложняющимся формам действий, с сопровождающими их признаками чувств и рассудка, пока наконец не достигнем высшего предела. Даже оставив в стороне доказательства, основанные на факте постепенного усложнения животных форм начиная с зоофитов, как их выразительно называют, достаточно рассмотреть развитие одного животного, чтобы видеть, что не существует никакого перерыва или пропасти между жизнью бессознательной и сознательной.

Желток только что разбитого яйца не подает не только признаков сознания, но даже просто жизни. Он не отвечает на раздражения даже в той мере, как на них отвечают растения. Если бы яйцо полежало под курицей некоторое время, зародыш, находящийся в нем, прошел бы бесконечно малыми градациями через целый ряд форм, кончая формой цыпленка. Путем подобных же бесконечно малых переходов развиваются и способности цыпленка и дают ему возможность в конце концов разбить скорлупу яйца, затем, когда цыпленок выйдет из яйца, он может бегать, различать и клевать пищу, пищать при ушибах.

В какой момент началось сознание? Как появилась эта способность ощущения, на которую указывают действия цыпленка? Если на это возразят мне, что действия цыпленка автоматичны, я на это скажу, что хотя они действительно в сильной степени автоматичны, но, очевидно, цыпленок все же имеет ощущения, а следовательно, и сознание. Впрочем, я даже просто-напросто, принимая возражение, иду дальше - беру в пример человеческое существо. Ход развития человека до рождения в общих чертах тот же что и при развитии цыпленка. Так же как и там на известной ступени появляются рефлекторные движения. У только что родившегося ребенка, несомненно, проявляется не больше сознательности, чем у цыпленка и ребенок не обладает способностью избегать опасности различать и брать пищу. Если мы скажем, что цыпленок - существо неразумное, тем более мы должны то же самое сказать о ребенке. А от неразумности ребенка до разумности взрослого развитие идет столь малыми шагами, что нет никакой возможности заметить, в какой день ребенок стал проявлять больше сознательности сравнительно с предшествовавшими или последующими днями.