Герберт Спенсер - Опыты научные, политические и философские (Том 3)

Еще один выдающийся параллелизм должен быть здесь описан, а именно тот, который существует между метаморфозами, имеющими место в обоих вышеупомянутых случаях. Эти метаморфозы аналогичны в том отношении, что обе представляют изменения во взаимных соотношениях внешней и внутренней системы органов, а также и в том, что происходят при аналогичных условиях. С одной стороны, мы видим простой тип маленького общества - это кочующая ватага дикарей, - тип по своей организации совершенно хищнический Он представляет не что иное, как кооперативную структуру для военных целей- промышленная часть почти совершенно отсутствует и, поскольку существует, представлена исключительно женщинами. Когда кочующее племя становится оседлым, начинает обнаруживаться и промышленная организация, особенно там, где посредством завоеваний приобретен класс рабов, который может быть принужден к работе. Тем не менее хищнический строй еще долго сохраняет за собой господство. За исключением рабов и женщин, все политическое целое состоит из частей, организованных для нападения и защиты, и действует успешно соответственно тому, насколько власть над ним централизована. Общества подобного рода, продолжая подчинять себе соседние общества и развивая довольно сложную организацию, тем не менее сохраняют преобладающий хищнический тип, при котором промышленные структуры возникают в таком именно количестве, какое необходимо для поддержания существования структур, служащих для нападения и защиты. Прекрасный пример последнего типа представляет Древняя Спарта. Отличительные черты подобного социального типа следующие: каждый член господствующей расы есть воин; война составляет главное дело жизни; каждый член подчинен строгой дисциплине, приспосабливающей его для этого дела; централизованная власть управляет всеми видами социальной деятельности до подробностей повседневной жизни человека включительно, и, наконец, благосостояние государства - все, и индивидуум живет только для его пользы. Эти черты сохраняются до тех пор, пока окружающие общества по своему характеру продолжают требовать и поддерживают в действии воинствующую организацию. Когда, благодаря главным образом завоеваниям и образованию крупных агрегатов, воинственная деятельность становится менее постоянной и война перестает быть занятием каждого свободного человека, тогда начинают брать верх промышленные структуры. Не останавливаясь в подробностях на этом переходном моменте, достаточно взять как образец мирного или промышленного типа Северо-Американские Штаты до последней войны. Тут военная организация уже совершенно исчезла: редкие местные сборы милиции превратились в увеселительные сборища, и все, что имеет отношение к военному делу находится во всеобщем презрении. Отличительные черты мирного или промышленного типа следующие: центральная власть сравнительно слаба, она почти вовсе не вмешивается в частные действия индивидуумов и, наконец, государство не представляет уже нечто такое, для блага чего существуют отдельные лица; напротив, оно само должно служить на пользу этих отдельных лиц.

Нам остается только еще прибавить, что эта сопутствующая развитию культуры метаморфоза очень быстро регрессирует, как только внешние условия перестают быть для нее благоприятными. Во время последней войны в Америке похвальба м-ра Сэуорда (Seward) - "мне достаточно прикоснуться к этому колокольчику, и каждый человек в самом отдаленном штате станет пленником государства" (похвальба не пустая, вызвавшая горячее одобрение со стороны многих членов республиканской партии) - показывает нам, как быстро рядом с развитием воинствующей деятельности стремится к осуществлению и полезный для нее тип централизованной структуры и как скоро нарождаются соответствующие чувства и идеи. Наша собственная история с 1815 г. представляет двойной пример такого рода метаморфозы. В течение тридцатилетнего мирного периода воинствующая организация сократилась, воинственные чувства значительно охладели, в то же время быстро расцвела промышленная деятельность; признание индивидуальных прав граждан получило большую определенность, и многие ограничительные и деспотические постановления совершенно исчезли. И обратно: со времени оживления воинственной деятельности и воинственного строя на континенте возродилась и наша собственная организация, служащая для защиты и нападения, и более резко обозначилось стремление к усилению центральной власти, обычно сопровождающее этот строй.

Закончив это несколько длинное вступление, я готов приступить к ответу на поставленный мне вопрос. Процитировав некоторые места из того моего опыта ("Социальный организм"), который я несколько пополнил на предшествующих страницах, и высказав некоторое согласие с моими мнениями, - согласие, которое я высоко ценю, так как оно исходит от такого авторитетного судьи, проф. Гексли приступает со свойственной ему тонкостью к анализу несоответствия, существующего якобы между некоторыми приведенными в этом опыте аналогиями и моей доктриной об обязанностях государства. Ссылаясь на одно место в моей статье, в котором я излагаю функции индивидуального ума, как "уравновешивающего интереса жизни - физические, умственные, моральные, социальные", и сравнивая их с функциями парламента, "уравновешивающего интересы различных классов общества", присовокупляя, что хороший парламент тот, в котором партии разделяются соответственно этим различным интересам так, что их соединенное законодательство дарует каждому классу столько, сколько совместимо с правами других классов", проф. Гексли говорит:

"Все это представляется совершенно справедливым, но если сходство между физиологическим и политическим организмом может служит указанием не только того, что последний представляет, и как стал тем, что он есть, но также чем он должен быть и чем стремится стать, я не могу не думать, что истинный смысл данной аналогии глубоко противоречит отрицательному взгляду на функцию государства.

Представим себе, что, согласно этому взгляду, каждая мышца стала бы утверждать, что нервная система не имеет права вмешиваться в ее сокращения, за исключением тех случаев, когда они являются помехой для сокращения других мышц, или что каждая железа настаивала бы на своем праве выделять секрет, поскольку это не мешает выделениям других желез; представим себе далее, что каждая клеточка пользуется полною свободой следовать своим "интересам" и что laisser faire сделалось всеобщим законом, - что станется в таком случае с физиологическим организмом?".

Первое, что я замечу на этот вопрос, это то, что, если бы я придерживался доктрины Прудона, который прямо называет себя "анархистом", и если бы наряду с этой доктриной я высказывал вышеизложенную теорию социального строя и его функций, непоследовательность, доказываемая этим вопросом, была бы очевидна и вопрос должен бы быть признан не имеющим ответа. Но так как я не разделяю мнений Прудона и считаю, что в пределах своих истинных границ правительственные действия не только законны, но и в высшей степени важны, я не понимаю, какое отношение я имею к вопросу, который по смыслу своему предполагает с моей стороны отрицание законности и важности правительственной деятельности. Я не только утверждаю, что ограничительная власть государства по отношению к отдельным индивидуумам, корпорациям или классам индивидуумов необходима, но утверждал даже, что она должна быть более реальна, должна быть шире, чем в настоящее время {См. Social static, ch. XXI, "The Duty of the State". См. также опыт "Чрезмерность законодательства".}. А так как выполнение такого контроля предполагает существование соответствующего контролирующего аппарата, то вопрос, что случилось бы, если бы действия этого контролирующего аппарата были воспрещены, не может поставить меня в затруднительное положение. По поводу этого общего взгляда на вопрос я должен еще заметить, что, сравнивая национальное совещательное собрание с совещательною ролью нервного центра у позвоночного животного, как соответственно уравновешивающих интересы общества и индивидуума, причем оба действуют посредством процесса представлений, я не отождествляю эти два ряда интересов, ибо в обществе (по крайней мере, мирном) эти интересы относятся главным образом к внутренним действиям, тогда как в живом индивидууме они имеют дело преимущественно с действиями внешними. Те "интересы", о которых я здесь говорю, которые, по моему мнению, уравновешиваются представительным правящим органом, это те противоречивые интересы различных классов и различных индивидуумов, уравновешивание которых заключается только в предупреждении агрессивных действий и в отправлении правосудия.