Никколо Макиавелли - Государь. По ту сторону добра и зла

Среди философов Ницше – нарушитель спокойствия и благородный пират. Он вспугивает спящих, таранит крепости обывателей, сметает моральные постулаты, убивает Бога, рушит церковные устои.

«Так говорил Заратустра» – его завещание. Ницше пишет эту «Книгу для всех и ни для кого» в меблированных комнатах без печки. Печки дымят. А дым ест глаза. Лучше уж писать посиневшими пальцами. Рукописи он таскает с собой в чемоданах. На железную дорогу покупает билет подешевле. Едет из Рапалло в Ниццу, оттуда в Ментону и далее в Сильс-Мария, к горным высям.

И вот он сидит под низким потолком в тесной пастушеской хижине с видом на черную отвесную скалу. Постель не заправлена. На столе груды бумаг, склянки с лекарствами, бритвенные принадлежности. Он разговаривает с собой. Пишет для себя. Ведь никто же не хочет его читать. Все лежит мертвым грузом. Последняя часть «Заратустры» будет напечатана за его счет. Пусть так!..

Ницше проводит у себя инвентаризацию. Переписывает свои пожитки: 4 верхних рубашки, 4 ночных рубашки, 3 фуфайки, 8 пар носков, приличный сюртук… Двое черных брюк, одни теплые штаны, 2 черных жилета с высокой застежкой… теплые утренние туфли. Вот и все. Его жизнь умещается в чемодане. Остальное – в голове.

Ницше ослеп уже почти на три четверти, часто видит все как в клочковатом тумане, в городах мучим страхом попасть под колеса. Только когда он пишет, когда в голове разверзаются хляби, когда начинается оргия мыслей, когда он с кажущейся легкостью и веселостью совершает свои прыжки и скачки – часами, сутками, годами; когда мозг звенит и грозит расколоться, поскольку он знает: даже свои мысли нельзя полностью передать словами, и тем не менее передает, на сотнях и сотнях страниц; когда он смеется над волнами, над их убегающими вдаль белыми пенистыми космами, потому что знает тайну волн и познает все тайны, презирая их, – тогда Ницше живет.

В остальное время он лежит в постели под шрапнелью своих недугов. С распиливающей череп мигренью, кровавой рвотой, температурой и ознобом, обильным потоотделением по ночам, геморроем. Нервы – в постоянном напряжении. А сна все нет и нет: мышление отключить невозможно. За два месяца Ницше выпивает 50 граммов хлоралгидрата, чтобы урвать для сна всего пару часов.

Последнее и самое милое в его сознательной жизни пристанище он обрел в Турине. Бывшая столица герцогства и двух королевств: маленькая и старомодная, изящная и уютная. Вечером на мосту через По: «Чудесно. По ту сторону добра и зла!!»

Здесь, в Турине, Ницше – совершенно новый человек. Заказывает у портного такой элегантный костюм, какого у него никогда не было, и пальто на шелковой подкладке. И здесь же, в Турине, он устремляется, чуть ли не тая от блаженства, навстречу своему безумию.

«Не для меня речей ленивых власть

К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть!»

Он пишет «Дионисовы дифирамбы», «Сумерки идолов», «Антихриста», он философствует молотом, и глаза и голова готовы к услугам.

А затем приходит потрясающее известие. Д-р Георг Брандес, датчанин, читает в Копенгагенском университете лекции om den tyske filosof – о немецком философе Фридрихе Ницше. В Германии, плоскомании духа, на это никто еще не отваживался. Брандес, ликует Ницше, из тех евреев-интернационалистов, коим сам черт не брат.

А в богатой Германии не находится издателя, желающего его печатать. Ницше просто не замечают. Прежний издатель его обманывает. Не платит гонораров. Последнюю часть «Заратустры» автор издает за свой счет в количестве 40 экземпляров. Большую часть раздаривает. Из общего тиража первых трех частей продано всего 70 экземпляров. Столь чужд он семидесяти миллионам имперских немцев.

Раз никто не хочет его понять, он должен объясниться. И делает это в «Ecce homo», самой оригинальной среди всех когда-либо написанных автобиографий. Из содержания: «Почему я так мудр. Почему я так умен. Почему я пишу такие хорошие книги…» Сам он – польский дворянин, без капли немецкой крови. Он никогда не задумывался над вопросами, которые таковыми не являются…

Он бросается в объятья безумия. Возвращается с одного из концертов в таком упоении, что не может сдержать смеха. Но затем десять минут его лицо искажено гримасой горя. Ему кажется, что туринки оглядываются на него. Посмотрев дома в зеркало, он находит, что у них есть к тому основания.

И вот однажды, в конце декабря 1888 года, за четыре месяца до рождения Адольфа Гитлера, он бросается на рыночной площади Турина к лошади, чтобы обнять ее, ибо уверен, что ее били. Повис у извозчичьей клячи на шее и плачет, пока его не уводят домой. «К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть!»…

Его привозят из Турина в Базель. В доме для умалишенных холодно и неуютно. «Завтра я сделаю вам, добрые люди, великолепную погоду», – говорит Ницше. Он чувствует себя настолько хорошо, что мог бы выразить свое состояние только музыкой. Издает радостные крики и поет. Через восемь дней за ним приезжает мать.

Франциска Ницше помещает сына в йенскую психиатрическую лечебницу. В отделение больной проходит, вежливо раскланиваясь направо и налево. Говорит уверенно, с чувством собственного достоинства и большим воодушевлением. То по-итальянски, то по-французски. Стремится пожать руку каждому врачу. И снова и снова требует, чтобы к нему привели бабу.

С утра до вечера на нем больничная шапочка. Никто не имеет права отобрать ее у него. Санитару, разыскивающему его, достаточно заглянуть в ванную. Когда Ницше купается, он на верху блаженства. Улыбаясь, он просит врача: «Дайте мне немного здоровья».

Карл Ясперс – ему тогда шесть лет, он будет изучать медицину и заложит в Германии основы экзистенциализма – пишет в своей книге о Ницше, что начавшееся в 1888 году умопомрачение возникло из внешних обстоятельств, а не из внутренней предрасположенности. И коли уж ставить диагноз, то душевная болезнь есть, по всей вероятности, паралич.

В мае 1890 года Франциске Ницше разрешают взять сына домой, в Наумбург. Он добродушный больной, а она ласковая сиделка – ставит ему вечером к изголовью воду с глюкозой и наглухо закрывает окна.

…Август 1900 года. Уже одиннадцать лет Ницше живет с помраченным рассудком. Вот и теперь лежит на кушетке в одной из комнат второго этажа виллы Зильберблик, к тому же с воспалением легких. Правая сторона лица парализована, речь пропала. В ночь на 25-е – апоплексический удар. Утром врач находит его без сознания, хрипящим, с легкой дрожью в руках и ногах. Ницше больше не приходит в себя. В полдень он умирает.

К торжественной церемонии прощания на открытый гроб кладут легкое покрывало. И без того тесное помещение библиотеки переполнено. Воздух сперт, приходится открыть окно. В довершение всего приглашенный сестрой оратор! Искусствовед той категории, какую ненавидел Ницше. Обретя кафедру, человек начинает говорить, расчленяет жизнь и творчество Ницше на периоды, и кажется, его речи не будет конца… Если бы покойник в те минуты встал из гроба, напишет один из присутствовавших, то выбросил бы оратора… в окно, а нас изгнал из храма.