Фридрих Ницше - Утренняя заря

Моральная мода торгового общества. Позади основного положения теперешней моральной моды: «моральные поступки суть поступки вытекающие из симпатии к другим», – я вижу действие социальной склонности к трусости, которая таким образом маскируется интеллектуально. Эта склонность считает высшей, важнейшей и ближайшей задачей избавить жизнь от всякой опасности и требует, чтобы каждый всеми силами содействовал этому; потому все те поступки, которые имеют целью всеобщую безопасность и чувство безопасности, получают предикат «хороших». Как мало, однако, радости должны испытывать теперь люди, если высший нравственный закон предписывается им такой тиранией трусости, если они беспрекословно позволяют ей приказывать себе смотреть мимо себя и зорко следить только за чужими бедами и за чужими страданиями! При такой страшной цели – стесать у жизни все острое и выдающееся – не становимся ли мы на дорогу самую пригодную для того, чтобы превратить человечество в песок? Песок! Мелкий, мягкий, бесполезный песок! Таков ли ваш идеал, вы, провозвестники альтруизма? А между тем остается без ответа вопрос: полезнее ли бывает для другого то, если ему постоянно и непосредственно содействуют и помогают (однако эта помощь бывает всегда поверхностна, где отношения между этими лицами не превращаются в тиранию) или когда образуют из себя самого нечто такое, на что другой смотрит с удовольствием, на как бы прекрасный, спокойный, в самом себе замкнутый сад, имеющий высокие стены для защиты от уличной пыли, но в то же время и гостеприимные двери.

Основная идея культуры торгового века. Теперь часто можно видеть такое культурное общество, душой которого служит торговля, как у древних греков душой общества было личное состязание, а у римлян война, победа и право. Торговец умеет все оценить, и притом оценить по нуждам потребителя, а не по своим личным нуждам. «Кто и сколько людей будут потреблять это?» – вот его вопрос вопросов. Этот тип оценки применяет он инстинктивно и непрерывно ко всему – к произведениям искусства, науки, мыслителей, ученых, художников, государственных людей, народов и партий, даже к целому веку. Обо всем, что создается, он спрашивает: будет ли на это спрос, можно ли явиться на рынок с таким предложением? – спрашивает для того, чтобы установить цену на вещь. Этот прием становится характером целой культуры, проводится самым последовательным и аккуратным образом, направляет волю, силы; это – то, чем будете гордиться вы, люди будущего века, если правду говорят пророки торгового класса. Но я мало верю в эти пророчества.

Критика отцов. К чему затрагивать правду о недавнем прошлом? Потому что теперь живет новое поколение, которое чувствует себя в антагонизме с этим прошлым и в этой критике наслаждается первыми плодами чувства власти. Прежде, наоборот, новое поколение хотело закладывать в основу своей жизни старину и начинало себя чувствовать только тогда, когда оно не только принимало взгляды отцов, но перенимало их возможно строже. Критика отцов считалась тогда пороком, теперешние молодые идеалисты начинают именно с нее.

Учиться одиночеству. О вы, бедняки в великих городах мировой политики, вы, молодые, даровитые, терзаемые честолюбием люди, считающие своей обязанностью при всяком случае (а случай не заставляет себя ждать) сказать свое слово! Вы, кто, производя таким образом пыль и шум, считаете себя колесницей истории. Вы, которые постоянно приглядываетесь к моменту, постоянно ищете момента, когда можно было бы приткнуть свое слово, вы теряете всякую реальную продуктивность! Пусть такие люди жаждут великих дел; они не способны произвести что-нибудь на свет, события дня гонят их перед собой, как мякину, а они воображают, что они гонят вперед события дня, – бедняки!

Предмет ежедневного потребления. У этих молодых людей нет недостатка ни в характере, ни в даровании, ни в прилежании, но им никогда не давалось возможности дать самим себе направление, и они с детских лег привыкли ловить направление. Когда же они стали достаточно зрелыми для того, чтобы «быть высланы в пустыню», с ними поступили иначе: ими пользовались, их воровали у них самих, воспитывали их для того, чтобы сделать из них предмет постоянного потребления для других, и внушили им соответственное учение об обязанностях, – и теперь они не могут отделаться от этого, да и не хотят перемены.

Государство. Все экономические и социальные отношения не могут и не должны стоить того, чтобы ими занимались только самые даровитые умы: такое злоупотребление умом хуже отсутствия ума. Есть области труда для незначительных умов, и другие, кроме них, не должны бы работать в этой мастерской: пусть лучше машина разобьется вдребезги! Но так, как обстоит дело теперь, когда все не только думают, что надобно не только интересоваться экономическими и социальными вопросами, но и ежеминутно участвовать в них и жертвовать для них своим трудом, – получается великое и смешное безумие. Создать общество, где не было бы воров, поджогов, которое было бы бесконечно удобно для торговли, – и создать охрану такого общества – такая цель не из столь высоких, чтобы для достижения ее пускать в дело высшие средства и орудия: их следует приберечь для более высоких и более редких целей! Хотя в наш век и говорят об экономии, но наиболее драгоценное – дух – расточают самым непроизводительным образом.

Войны. Великие войны нашего времени суть продукт исторического изучения.

Прямолинейная последовательность. Говорят с большой похвалой: «Это – характер!» Да! если он обнаруживает прямолинейную последовательность, если последовательность эта сквозит даже в его тупых глазах! Но если человек обладает тонким, глубоким умом, если он последователен в высоком, разумном значении этого слова, публика отрицает существование в нем характера. Поэтому многие хитрые политики играют свою комедию под прикрытием прямолинейной последовательности.

Старое и молодое. «В парламенте совершаются вещи безнравственные: там говорят против правительства», – такова была одиннадцатая заповедь старой Германии. Теперь над этим смеются, как над устаревшей модой, но прежде это был вопрос морали! Может быть, некогда будут смеяться и над тем, что считается теперь моральным у молодых поколений, получивших парламентское воспитание: именно над модой ставить политику партий выше своего собственного ума, и при каждом ответе на вопросы общественного блага сообразовываться с ветром, дующим в паруса партии. «Имей такой взгляд на вещи, какого требует партия», – так гласит их канон. На службу такой морали приносятся теперь всевозможные жертвы: здесь уничтожается личность, здесь есть свои мученики.