Халиль Джебран - Сломанные крылья

Уже не подавленной и страждущей отправилась я к тебе, а исполненной новой силы - той, что зовет принести в жертву великое во имя еще большего: счастье быть рядом с тобой - во имя того, чтобы ты был честен в глазах людей, недосягаем для их козней... Я приходила сюда раньше с тяжкими оковами на слабых ногах, сегодня же пришла с чувством решимости, пренебрегающей тяжестью оков и дальностью пути; приходила, как трусливый, блуждающий призрак - сегодня же пришла, как сильная духом женщина, которая, чувствуя тяжесть жертвы и зная цену страданию, желает защитить возлюбленного от глупых людей и от своей алчущей души; прежде рядом с тобой я дрожала, как тень, - сегодня же пришла признаться тебе, кто я, перед священной Астартой и распятым Христом. Я - древо, выросшее в тени, но сегодня ветви мои немного понежатся в лучах солнца... Я пришла проститься с тобой, любимый, и пусть это прощание будет столь же торжественным и великим, как наша любовь, пусть оно будет как пламя, что, расплавляя золото, придает ему еще более яркий блеск.

Сельма не дала мне возразить; глаза ее сверкали, как молнии, и лучи их парализовали мой разум; лицо Сельмы исполнилось того величия и достоинства, что придавало ей вид королевы, требующей безропотного повиновения. И вдруг она бросилась мне на грудь с таким самозабвением, какого я не знал за ней прежде, обвила руками шею и поцеловала долгим, глубоким, обжигающим поцелуем, что пробудил жизнь в моем теле, приведя в волнение тайные струны души, и моя внутренняя сущность восстала против всего мира, отдавая себя во власть вышнего закона, избравшего храмом грудь Сельмы и алтарем - ее душу.

Когда зашло солнце, и последние лучи его покинули ближайшие рощи и сады, Сельма встала и вышла на середину часовни; она с таким вниманием рассматривала стены и углы, будто желала светом своих глаз придать яркость изображениям и символам; потом приблизилась к фигуре распятого Христа и, благоговейно опустившись на колени, несколько раз поцеловала его израненные стопы.

- Я выбрала твой крест, Иисус из Назарета, вместо радостей и восторгов Астарты, - прошептала она. - Кровью и слезами омывалась, пренебрегая ароматами и маслами; из сосуда, что создан для вина и вод Кяусара, глотнула уксуса и сока полыни. Прими же меня среди сподвижников Твоих, сильных в своей слабости, и возведи на Голгофу вкупе с избранными тобою, радующимися страданию и блаженными скорбью своих сердец...

Сельма повернулась ко мне.

- Теперь я с радостью вернусь в темную пещеру, где бесятся страшные призраки. Не надо жалеть меня, любимый. И не грусти -душе, что видела тень Бога, не страшны призраки дьяволов. Тех глаз, которым, пусть на миг, открылось высшее счастье, не ослепить никаким мукам мира.

Глядя вслед Сельме, что удалялась от часовни, закутанная в шелковую накидку, я чувствовал себя, как в бреду; мысли мои блуждали в мире видений, где боги восседают на тронах и ангелы записывают дела людские, духи повествуют о земной юдоли, а райские девы поют славу любви, печали и вечности.

Я очнулся, когда черные волны ночи уже заполнили мир, и долго еще блуждал под деревьями, вызывая в памяти каждое слово Сельмы, представляя себе ее жесты, позы, черты лица, прикосновение рук. И только осознав реальность разлуки, боль одиночества и горечь любовной тоски, я почувствовал, как разум мой оцепенел, судорожно сжалось сердце, и впервые в жизни мне стало по-настоящему ясно, что человек, будучи рожден свободным, живет рабом жестоких законов, созданных его отцами и дедами; что судьба, в которой видится вышняя тайна, есть подчинение настоящего прошлому, отказ от грядущего ради сиюминутных желаний. Сколько я размышлял с тех пор о внутренних побуждениях, заставивших Сельму предпочесть жизни смерть, ставил рядом благородство приносящего жертву и счастье мятежного духом, пытаясь понять, что более достойно и более свято, но смог уяснить себе лишь одно: честными и благими делает поступки искренность, а Сельма была идеалом искренности и воплощением душевной прямоты.

Избавление

Со времени замужества Сельмы прошло пять лет, а у нее все еще не было детей, которые могли бы укрепить узы между нею и ее супругом, улыбками своими сблизив их отчужденные души, как рассвет сближает конец ночи и начало дня.

Бесплодная женщина всегда навлекает на себя ненависть супруга, ибо эгоистическое чувство внушает мужчине, что дети — продолжатели его жизни, и он стремится иметь потомство в надежде жить на земле вечно.

Мужу, погрязшему в мирских заботах, кажется, что бесплодная жена обрекает его на медленное самоубийство; исполнен ненависти, он отрекается от нее и желает ей смерти, как вероломному врагу, задумавшему его погубить. Мансур-бек Галеб по уши погряз в мирских заботах; он был холодным, как сталь, и ненасытным, как могила; желая иметь сына, который унаследовал бы его имя и имущество, он ненавидел Сельму, и ее добродетели были в его глазах адскими пороками.

Дерево, растущее в пещере, не приносит плодов. Сельма Караме жила в тени жизни и не имела детей. Соловей не вьет гнезда в клетке, не желая оставлять рабство в наследство своим птенцам. Сельма Караме была пленницей несчастья, и небо не разделило ее плоти на двух узников. Цветы долины - это дети, рожденные любовью солнца и страстью природы; людские дети - цветы, рожденные любовью отца и нежностью матери. Сельма не ощущала ни дыхания нежности, ни прикосновения чувства в роскошном и мрачном доме близ побережья в районе Рас-Бейрут, однако она молилась в ночной тиши, упрашивая небо ниспослать ей ребенка, который розовыми пальчиками осушил бы ее слезы и светом своих глаз отогнал призрак смерти от ее сердца.

Сельма так страстно молилась, наполняя стенаниями пространство, и так слезно просила, что плач ее разорвал облака, и небо вдохнуло в ее чрево мелодию, исполненную сладостной нежности, и после пяти лет брака приготовило к материнству, обещающему смыть унижение и позор.

Дерево, выросшее в пустыне, расцвело, готовясь принести плоды.

Соловей, запертый в клетке, начал вить гнездо из пуха своих крыльев.

Кифара, брошенная под ноги, оказалась на пути утреннего зефира, что привел в волнение уцелевшие струны.

Несчастная Сельма простерла к небу скованные цепями руки в надежде получить от него дар.

Ни одна из радостей жизни не сравнится с ликованием бесплодной женщины, что волею вечности готовится к материнству. Вся красота, что есть в пробуждении весны, вся радость, что приходит с рассветом, соединены в груди женщины, которая была обижена Богом и неожиданно получила от него прощение.

Нет более яркого, более сильного цвета, чем сияние, излучаемое плодом из мрака материнского чрева.