Халиль Джебран - Сломанные крылья

Бежали дни. Любовь не расставалась со мной; она напевала по вечерам песни счастья и пробуждала на заре, открывая смысл жизни и тайны бытия. Возвышенная любовь не знает зависти, ибо она богата, и не причиняет страданий телу, будучи скрыта в глубине души. Сильная страсть исполняет душу довольства. Прочная привязанность утоляет духовный голод. Чувства рождают влечение, но не прибавляют ему силы.

Волшебные чары превратили для меня землю в источник блаженства, а жизнь - в прекрасный сон. Гуляя по утрам в полях, я видел в пробуждении природы символ бессмертия. Волны пели для меня песни вечности, когда я сидел на берегу моря. Гуляя по городским улицам, я видел счастливые лица прохожих, улавливал радость созидания в движениях тружеников.

Дни эти ушли, как призраки, и рассеялись, как туман, оставив одни мучительные воспоминания. Глаза, видевшие красоту весны и пробуждение природы, замечают отныне лишь гнев стихий и отчаяние зимы; уши, слышавшие пение волн, различают лишь стон морских глубин и плач бездны; душа, почтительно взиравшая на людской труд и величие цивилизации, чувствует лишь несчастье бедняков и страдания отверженных. Как прекрасны дни любви и как сладостны ее грезы, как унылы ночи печали и как велики ее ужасы!

В конце недели, опьянив себя хмелем чувств, я отправился к дому Сельмы Караме - к тому храму, что был воздвигнут любовью и освящен красотой в честь молящейся души и благоговеющего сердца. За воротами, в тихом саду, мне почудилось, будто некая сила обвораживая и расслабляя волю, медленно уносит меня в иной, сказочный мир, где нет напряжения и борьбы; как суфий в состоянии экстаза, я уже не помнил себя - шел прямо через кусты, мимо заросших цветами клумб. И только у самого дома, словно очнувшись, я оглянулся.

Сельма сидела на скамейке в тени жасминового дерева, как и в тот вечер, которому волею богов суждено было стать началом моего счастья и моих мук. Я молча приблизился к ней. Она же не сделала ни жеста, не произнесла ни слова. Мое появление не удивило ее -казалось, она меня ждала. И только когда я сел рядом, Сельма, на мгновение поймала мой взгляд, но тотчас с тяжким вздохом перевела глаза на далекий горизонт, где надвигающиеся сумерки играли с последними бликами дня. Бежали минуты, наполненные тем восхитительным безмолвием, в котором души влюбленных летят навстречу сонму невидимых духов...

Наконец Сельма повернулась ко мне. Холодной, дрожащей рукой она коснулась моей ладони. Шепот ее был похож на хрип человека, что, ослабев от голода, лишился, казалось, дара речи.

- Смотри на меня, друг мой! Будь терпелив и внимателен -лицо мое откроет тебе все, что ты жаждешь услышать... Смотри на меня, любимый... Будь внимателен, брат мой!

Долго, не отрываясь, я разглядывал ее лицо.

Глаза, что еще вчера улыбались, подобно устам, глубоко запали, а тени страдания и горя покрыли, словно сурьмой, веки, что трепетали прежде, как крылья ласточки. Кожа, подобная лепесткам белой лилии, радующейся поцелуям солнца, высохла и пожелтела, покрывшись вуалью отчаяния. Губы, похожие на цветок ромашки, источающей сладость нектара, увяли, как осенняя роза, дрожащая на кончике стебля. Стройная шея цвета слоновой кости согнулась как бы под тяжестью мыслей, волнующих разум.

Я видел - Сельма разительно изменилась. Но в печали своей она стала еще более прелестной: так прозрачное облако, опоясав луну, придает ей больше очарования и величия. Лицу прибавляют обаяния черты, украшающие душу, какими бы мучительными ни были ее тайны. Если же оно не говорит, если прячет мысли и чувства, то при самых совершенных пропорциях никогда не бывает прекрасным.

Кубок сам по себе не прельщает нас, пока цвет вина не проступит сквозь его хрустальные стенки. Сельма же в тот вечер была подобна чаше, полной вышнего хмеля, смешанного с горечью жизни и сладостью души. Сама того не зная, она олицетворяла восточную женщину, которая, уйдя из дома любящего отца, оказывается под гнетом жестокого мужа; покинув объятия ласковой матери, превращается в рабыню жестокой свекрови.

Я не отводил глаз от лица Сельмы; в молчаливой задумчивости, слыша ее прерывистое дыхание, страдал с нею и сострадал ей, понимая, что творится в ее душе. И вот остановилось время, больше не существовало бытие... Я видел только широко открытые глаза, что, казалось, заглядывали мне в душу, и ощущал прикосновение холодной, дрожащей руки... Слова Сельмы вывели меня из забытья.

- Поговорим же, друг мой, - сказала она. - Представим себе будущее, пока оно не обрушилось на нас своими страхами и ужасами. Отец мой сейчас ушел к тому, кто будет рядом со мной до могилы. Человек, который волею неба стал причиной моего появления на свет, отправился на свидание с другим, что выбран землею повелевать мной до конца жизни. В сердце города встретились старец, что был наперсником моей юности, и молодой человек - спутник тех лет, что мне суждено прожить. Сегодня отец и жених назначат день свадьбы - ждать мне осталось недолго, даже если они не будут спешить. Удивительный, судьбоносный час! Ровно неделю назад, в это же время, под этим же жасминовым деревом любовь впервые объяла мой дух, и тогда же Провидение в доме Булоса Галеба начертало первое слово рассказа о моем будущем. И в те же минуты, когда отец и жених плетут венок для моей свадьбы, я вижу рядом тебя, и душа твоя кружится надо мной, как истомленная жаждой птица - над источником влаги, охраняемым страшной змеей. Неисповедимы тайны этого часа, страшного в своем могуществе!

Отчаяние представилось мне черным призраком, что, схватив за горло нашу любовь, душит ее в колыбели.

- Птица моей любви будет кружить над источником, пока, ослабев, не погибнет от жажды или, растерзанная змеей, не исчезнет в ее ненасытном чреве! - воскликнул я.

Звонко, как дрожание серебряных струн, прозвучал взволнованный девичий голос:

- Нет, друг мой! Пусть птица останется жить. Пусть соловей поет до глубокой ночи - поет, пока не пройдет весна, не исчезнет мир, не окончится вечность. Не заглушай его пения - оно приносит мне жизнь, не останавливай крыльев - трепет их отгоняет туман от сердца.

- Птица может погибнуть от жажды и страха, - сказал я, вздыхая.

- Жажда духа выше насыщения плоти, - прошептала она дрожащими губами. - Страх души милее покоя тела. Выслушай меня, любимый! Я стою на пороге новой жизни, о которой ничего не знаю, и, словно слепая, ощупываю стены в страхе перед падением. Я - рабыня; богатство отца привело меня на невольничий рынок, и я досталась одному из мужчин. Я не люблю его, ибо не знаю: любовь же и неведение - несовместимы. Но я научусь любить, стану услужливой и покорной, постараюсь сделать его счастливым, дав ему все, что слабая женщина может дать сильному мужчине. Ты же молод, и жизнь перед тобой - широкая стезя, устланная цветами и травами. Ты ступишь на арену жизни, неся в руках сердце, словно горящий факел. Ты волен думать и чувствовать, волен поступать, как знаешь, и ты впишешь свое имя в книгу жизни, ибо ты - мужчина. И будешь счастлив, ибо отцовская бедность избавит тебя от рабства. Бедняку нечего делать на невольничьем рынке, где торгуют девушками. Ты сам выберешь себе подругу, и она найдет место в твоем сердце, прежде чем явится в твой дом, и будет рядом с тобой в мыслях, прежде чем станет спутницей твоей жизни.