Адам Смит - Теория нравственных чувств

Но хотя общие законы, по которым между людьми распределяются счастье и несчастье, соответствуют, по крайней мере в глазах философа, положению людей в этом мире, тем не менее законы эти находятся в противоречии с некоторыми из наших чувств. Мы восхищаемся, например, некоторыми добродетелями и до такой степени любим их, что желали бы им всевозможных почестей и наград, какие воздаются за другие добродетели и дарования и какими не всегда сопровождаются первые. Наше отвращение к некоторым порокам до того сильно, что мы желали бы наказать за них всевозможными несчастьями и бедствиями, даже такими, которые составляют естественное следствие совсем других пороков. Великодушие, справедливость, высокие чувства. внушают такое восхищение, что мы желали бы вознаградить за них богатством, властью, почестями, благами, составляющими естественное следствие трудолюбия и предприимчивости и не всегда сопровождающими приведенные добродетели. С другой стороны, обман, лицемерие, насилие вызывают в каждом человеческом сердце такое отвращение и презрение, что мы с негодованием смотрим на то, что люди, оскверненные подобными пороками, пользуются благами, которые, вероятно, были заслужены иногда проявляемыми ими старательностью и трудолюбием.

Трудолюбивый плут может обработать свое поле, а добрый, но ленивый человек может оставить свое в запущении. Кому же из них должна принадлежать жатва? Кому из них придется умирать с голоду или жить в довольстве? Естественный порядок вещей высказывается в таком случае в пользу плута, а естественное чувство – в пользу добродетельного человека. Мы находим, что деятельность одного чрезмерно вознаграждена доставленными ею выгодами, а нерадивость другого чересчур наказана сопровождающими ее несчастьями. Законы, основывающиеся на чувстве людей, лишают жизни и имущества трудолюбивого и предусмотрительного изменника и присуждают награду за верность обществу гражданину добропорядочному, но беспечному и непредусмотрительному. Таким путем человек побуждается самой природой исправлять порядок, который ею же устроен для других целей. Внушаемые ею в таком случае правила бывают несходны с теми, которым сама она следует: она сопровождает каждую добродетель и каждый порок такой наградой или таким наказанием, которые более всего подходят для одобрения первой и для предупреждения второго. У нее нет другой цели, и она мало обращает внимания на различные степени вознаграждения или возмездия за них перед судом человеческих страстей. Люди же, напротив, обращают главное внимание на степень вознаграждения или возмездия и желали бы, чтобы наказание за каждый порок и награда за каждую добродетель точно соответствовали бы презрению и отвращению или любви и уважению, какие ими вызываются. Природа и человек следуют правилам, находящимся в их распоряжении, но эти различные правила имеют в виду одну и ту же цель – порядок в мире, совершенствование и счастье человека.

Хотя человек служит орудием изменения естественного порядка, какому следовала бы природа, предоставленная самой себе; хотя, подобно богам поэтов, он постоянно стремится к чрезвычайным средствам для победы добродетели над пороком; хотя, подобно им, он всеми силами старается отклонить удар, грозящий добродетельному человеку, и содействовать погибели злодея, тем не менее он не в силах устроить тому и другому такую судьбу, какую желал бы для них. Естественный ход вещей не может быть совершенно изменен его слабыми силами; движение слишком стремительно и слишком быстро, чтобы могло быть остановлено им; и хотя законы, управляющие этим движением, по-видимому, имеют самые полезные и самые мудрые цели, они могут производить действия, возмущающие наши естественные чувства. Что соображения великого множества людей одерживают верх над соображениями одного человека; что люди, взявшиеся за некоторое предприятие и позаботившиеся обо всех средствах для достижения успеха, вернее приходят к цели, нежели люди, не позаботившиеся о них; что каждая цель может быть достигнута только при содействии изготовленных для нее природою средств – все это кажется согласным с неизменным и необходимым законом, способным пробуждать энергию и проницательность человечества. Но когда вследствие этого закона мы видим, что насилие и обман одерживают верх над справедливостью и добросовестностью, то в сердце человека поднимается жестокое негодование. Какую печаль и какое сострадание вызывают в нас мучения невинного и какое яростное негодование вызывает в нас победа притеснителя! Мы столь же поражены и возмущены несправедливостью, сколь чувствуем себя бессильными для ее исправления. Когда мы отчаиваемся в победе справедливости в этом мире, то взываем к небу и утешаем себя надеждой, что Творец природы исполнит в будущей жизни то, чего мы старались достичь в настоящей под влиянием побуждений, которыми он одарил нас для руководства нашими поступками. Мы успокаиваем себя мыслью, что он закончит начатое нами по его велению дело и каждому воздаст в будущей жизни то, что он заслужил в настоящей. Таким образом, нас побуждают верить в иную жизнь не только свойственные нашей природе слабости, надежды и опасения, но и такие принадлежащие ей благородные свойства, как любовь к добродетели и отвращение к пороку и несправедливости.

«Согласно ли, – говорит красноречивый и склонный к философии епископ Клермонтский со свойственной ему могучей силой воображения, многое преувеличивающей и нередко переходящей всякую меру, – с величием Бога оставить созданный им мир в таком всестороннем беспорядке? Видеть, что злой постоянно одерживает верх над добрым; что невинный прогоняется со своего места хищником; что отец становится жертвой честолюбия бесчеловечного сына; что муж погибает под ударами жестокосердной и вероломной жены? Может ли Бог смотреть с высоты своего величия на эти печальные явления как на простую забаву, не принимая в них никакого участия? Если он всемогущ, то может ли он быть бессильным, несправедливым или жестоким? Если люди ничтожны, то могут ли они быть развратны без наказания или добродетельны без награждения? Великий Боже! Если такова сущность твоей природы, если это тебя я обожаю под видом таких презренных представлений, то могу ли я признавать тебя после этого за своего отца, за своего покровителя, за утешение в моей скорби, за опору в моей слабости, за награду в моей верности? Нет, ты был бы для меня капризным и беспечным тираном, приносящим людей в жертву своему презренному тщеславию и создавшим их на забаву своей праздности и для своих капризов» 48 48 Massilon J.-B. Oeuvres. Paris, 1821. II. 221–222. .

Вследствие того что мы смотрим на общие правила, определяющие достоинства или недостатки нашего поведения, как на законы, проистекающие от всемогущественного существа, которое в будущей жизни награждает за их исполнение и наказывает за их нарушение, они кажутся нам более священными и более заслуживающими уважения. Только люди, не верящие в существование Бога, сомневаются в необходимости руководствоваться в своих поступках его волей. Достаточно одной мысли о неповиновении ему, чтобы возмутить людей, верующих в него. Какая гордость, какое высокомерие пренебрегать законами, установленными бесконечной мудростью и всемогуществом! Что за неблагодарное и безумное нечестие не уважать того, что предписывается нам небесной благостью, которой мы обязаны своим существованием, даже если за неповиновение нам и не грозило бы никакое наказание! В таком случае чувство долга подкрепляется сильнейшими побуждениями личной выгоды. Мысль о невозможности скрыться и избежать наказания со стороны Бога, наказывающего за несправедливость, хотя бы мы и укрылись от глаз и от наказания со стороны людей, если мы, постоянно размышляя, усвоим эту мысль, то сможем сдержать самые неукротимые страсти. Итак, религия укрепляет естественное чувство долга. Вследствие этого глубоко религиозные люди вообще вызывают большее доверие к своей честности: мы предполагаем, что они дополнительно заинтересованы в исполнении своего долга. Религиозный человек, подобно всякому светскому человеку, поступая известным образом, руководствуется и нравственным чувством, и одобрением совести, и людским мнением, и заботой о доброй славе. Но кроме того, его направляет еще одно, весьма важное соображение: при каждом шаге своем он призывает в свидетели высшего судью, который со временем наградит его по заслугам, а это представляет могущественное побуждение к проявлению справедливости и милосердия в его действиях, во всяком случае, если только естественные основания религии не извращены в человеке духом секты или партии, если главнейшие обязанности, вменяемые во имя Бога, действительно суть правила нравственности, справедливости, благотворительности, а не пустые церемонии или молитвы, при содействии которых часто желают примириться с Божеством и загладить перед ним свое предательство, несправедливость и бесчеловечность.