Вик Тор - Как жить человеку на планете Земля?

Камю: И это действительно страшно, ибо человек абсурда лицом к лицу со смертью (это есть наиболее абсурдная очевидность жизни) чувствует себя освобожденным от всего, в том числе и от всех требований человеческой морали. А нет морали – и «все дозволено».

Виктор: Еще один источник трагического – общественные противоречия: человек мечтает о свободе, равенстве и справедливости, но ни одно общественное устройство не может воплотить в жизнь эти его мечтания. Существует трагическая противоречивость личностных устремлений и требований общественной необходимости, социальной активности индивида и необыкновенной сложности бытия, недостаточности знаний о нем. Об этом писал Георг Гегель.

Гегель: Суть трагической личности – в ее стремлении к Идеалу (бессмертие, свобода, добро, справедливость) и его неосуществимости. Чувство трагического есть результат столкновения личности (способной к соответствующему переживанию) и трагических обстоятельств (как создаваемых деятельностью конкретной личности, так и существующих как общая конкретно-историческая обстановка, – это состояние мира).

Виктор: По сути дела, речь должна идти об осмыслении диалектики свободы и необходимости в деятельности человека, как проявлении самой сущности жизни. (Позднее об этом будем говорить подробнее). Возможно, что именно с этим положением можно связать в наибольшей степени ощущение трагизма человеческой жизни: человек, обладающий стремлением к свободе самовыражения в жизни и творчестве, сталкивается, иной раз, с неодолимой необходимостью жизненных обстоятельств мира явлений. Таким образом, и тема анализа попыток построения идеального общества и их неудачного, как правило, завершения выводит нас также на изучение проблемы «трагического».

Рационалист: Есть резон рассмотреть подробнее, что же несет в себе понятие «трагедии». Сегодня оно часто трактуется в двух смыслах: – жизненное явление, связанное с большим несчастьем, с гибельными последствиями для человека, для социальной группы; – драматическое произведение, изображающее эти события, чаще всего заканчивающиеся гибелью героя. Это малопродуктивное, на мой взгляд, многое, особенно с философской точки зрения, не разъясняющее и даже запутывающее истолкование (к примеру, различие между трагедией и драмой, парадокс между физической гибелью героя и его духовным жизнеутверждением). Однако оно побуждает нас обратить большее внимание на два исключительно важных вышеобозначенных момента: «трагическое», как условие возможности высшего проявления жизненного духа, с одной стороны, и, соответственно, как некий апофеоз в развитии различных направлений искусства, отображающих и эти условия, и жизнь человека в этих условиях, с другой стороны.

Виктор: Для прояснения сути дела вспомним этимологию термина. «Трагическое» – в переводе с греческого означает «козлиная песнь» (tragos – козел, oda – песня). Существуют различные версии происхождения слова, – в частности, по одной из них понятие связывается с хоровыми песнями в честь богов Диониса, Пана. Почему? Похоже, термин «козел» увязывается с образом сатира (рога, копыта), в котором как бы своеобразно синтезируются представления о боге, человеке и животном. (Интересны версии Ф. Бэкона относительно трактовки атрибутов «козла»: рога, как символ единения высшей и низшей природы; волосатость, как отображение лучистости тел и, опять-таки, единения высшей и низшей природы; козлиные ноги с копытами – атрибут горных животных, взбирающихся поближе к небесам и т. п).

Ницше: Сатир – это первообраз человека, вещателя мудрости из глубин природного лона, олицетворения полового плодотворного всемогущества природы. Бородатый сатир – истинный человек, ликующий перед ликом своего бога.

Виктор: Существует мнение, что греческая трагедия (как театральная постановка) возникла из греческого хора сатиров и первоначально сама была только хором. Шиллер рассматривает хор в этом случае как живую стену, как бы замыкающую, отделяющую трагедию, разыгрываемую, распеваемую на сцене, от мира действительности, чтобы сохранить поэтическую свободу в изображении мира иного, истинного.

Ницше: Хор – образ идеального «зрителя – хоревта», – в театрах греков с их концентрическими дугами, повышающимися террасами, каждый зритель мог почувствовать себя участником (и таким же сатиром). Хор – самоотражение дионисического человека, видение дионисической массы, которая в мистериях ликует и носится, ощущая в себе возрожденных гениев природы– сатиров, служителей Диониса. Искусство, художественное дарование драматурга способно сообщить дионисическое возбуждение массе зрителей, – охваченный чарами искусства дионисический «мечтатель – зритель» видит себя сатиром, а затем, как сатир, видит бога.

Виктор: Но что за песнь поет этот сатир-козел?

Ницше: Существует представление о сатире, как о дионисически исступленном первобытном человеке.

Виктор: Который видит, ощущает в себе бога?

Ницше: Да, Бога, если угодно, – только совершенно беззаботного и неморального, с моей точки зрения, Бога-художника, который как в созидании, так и в разрушении, в добром и в злом, стремится ощутить свою радость и свое самовластие, – и создавая, и разрушая миры, освобождается от гнета переполненности, от муки сдавленных в нем противоречий, – и как раз об этом поет. Как человек слов я окрестил, не без некоторой вольности, эту оценку жизни, чисто артистическую и антихристианскую, именем одного из греческих богов, – дионисической.

Виктор: Но какое значение имеет то исступление, из которого выросло как трагическое, так, кстати, и комическое искусство, – дионисическое исступление? Может быть, это всего лишь симптом вырождения и падения, пессимизма, признак безумия и моральной распущенности?

Ницше: Ни в коем случае, – оно не есть симптом вырождения и падения, – может быть, как раз, наоборот? Может быть, напротив, существуют неврозы здоровья? Что если именно такого рода безумие принесло Элладе наибольшее благословение? И что, если, напротив, назло всем современным идеям демократического вкуса, победа формального оптимизма, господство видимой разумности, утилитаризм, – только симптом никнущей силы, признак старости, утомления, увядания? И если пессимизм безусловно чаще всего рассматривается как признак падения, то не существует ли пессимизм силы, – интеллектуальное предрасположение к жестокому, ужасному, злому в существовании, вызванное благополучием, избытком силы и здоровья? Нет ли страдания от чрезмерной полноты? А может быть, мужество в этом случае как раз жаждет ужасного, как достойного врага, на котором оно может испытать свою силу?