Карло Гинзбург - Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке

В описании страны присутствуют характерные для этой грандиозной крестьянской утопии мотивы:

Этот «новый мир» отличается не только изобилием, но и полным отсутствием каких-либо социальных обязательств. Здесь нет семьи, потому что царит полная сексуальная свобода:

Здесь нет собственности, потому что не надо трудиться и все принадлежит всем:

Эти мотивы, которые замечаются (хотя и не с такой отчетливостью) почти во всех произведениях данного времени, посвященных стране Кокань, имеют по всей вероятности в своей основе те впечатления, которые первооткрыватели заокеанских земель составили о них и об их обитателях: нагота, сексуальная свобода, отсутствие частной собственности и социального неравенства, и все это на фоне приветливой и благодатной природы 148. Средневековому мифу о стране изобилия тем самым сообщались черты некоей элементарной утопии. Здесь в принципе допускалось любое вольномыслие, которое надежно маскировалось буффонадой, парадоксом, гиперболой 149, — всеми этими совами, которые испражняются меховыми шубами, и ослами в упряжи из сосисок, — вкупе с ритуальной иронической концовкой:

Совсем другой язык использовал Антон Франческо Дони, автор одной из первых и самых известных итальянских утопий XVI века: его диалог, включенный в книгу «Миров» (1552), так и называется — «Новый мир» 150. Тон здесь серьезный, содержание также резко изменилось. Утопия Дони уже не крестьянская, подобно «Стране Кокань» 151, место ее действия — город, имеющий в плане форму звезды. Обитатели его «нового мира» в своих привычках умеренны («мне весьма по душе указ, покончивший с бичом повального пьянства..., с этим обыкновением проводить за столом по полдня») и ничуть не похожи на коканьских забулдыг. Но и у Дони античный миф о золотом веке соединяется с картиной первобытной чистоты и невинности, характерной для первых рассказов об Америке 152. Правда, прямых ссылок на них нет: мир, описываемый Дони, именуется им просто «новый мир, отличный от нашего». Благодаря некоторой уклончивости этого выражения модель идеального общества впервые в утопической литературе могла быть размещена во времени, в будущем, а не в пространстве, в неведомых землях 153. Но из донесений путешественников (а также из «Утопии» Мора, публикацию которой Дони осуществил лично, сопроводив ее предисловием) сюда перешли наиболее характерные черты этого «нового мира», а именно общность женщин и имущества 154. Мы видели, что они свойственны также образу страны Кокань.

Об открытиях, сделанных в Америке, Меноккио мог кое-что узнать из скупых упоминаний в «Прибавлении» Форести. Может быть, их он имел в виду, когда утверждал с обычной для себя безапеляционностью: «я читал, что людей есть много всякого сорта, и потому думаю, что их еще больше в различных частях света». С «новым миром» Дони, городским и благопристойным 155, он, скорее всего, знаком не был, а о крестьянском и карнавальном мире «Капитоло» или других подобных ему сочинений мог кое-что слышать. Во всяком случае в обоих он нашел бы нечто себе по вкусу. В мире, описанном Дони, — религию, обходящуюся без обрядов и церемоний несмотря на то, что храм помещен здесь в центре города и доминирует над ним 156; религию, ограниченную предписанием «знать Бога, благодарить его и любить ближнего» 157, — к тому же самому призывал на суде и Меноккио. В мире, описанном в «Капитоло», — представление о счастье, основанном на изобилии, на наслаждении материальными благами, на отсутствии труда. Правда, Меноккио в ответ на обвинение в нарушении поста сказал, что считает пост полезным для здоровья («Пост нужен для рассудка, чтобы не разгорячался сверх меры от жидкостей; по мне, есть надобно трижды или четырежды в день, а вина не пить вовсе, потому что оно разгорячает жидкости»). Но эта апология трезвости завершилась полемическим выпадом, адресованным, видимо (в протоколе тут есть пропуски), непосредственно монахам, составляющим инквизиционный трибунал: «И не надобно следовать тем, кто за один присест съедает больше, чем другие за весь день». В мире, где царит социальная несправедливость, где ни на миг не отступает угроза голода, призыв к трезвости и воздержанности звучал как протест.

— читаем мы в современной «Жалобе бедняка на бескормицу» 158.

— подает ответную реплику помещенная немедленно следом «Всеобщая радость по случаю изобилия». Этот стихотворный «контраст» дает нам реалистическую поправку к гиперболическим фантазиям о стране Кокань. По сравнению с «корешками» периода недорода «белый, сладкий, чудный хлеб» в период изобилия — это «праздник». «Словно бы праздник», сказал Меноккио о рае; праздник без конца, избавленный от периодической смены «тьмы» и «солнца», недородов и богатых урожаев, поста и карнавала 159. Страна Кокань по ту сторону океана — это тоже праздник, всеобщий и непрекращающийся. Наверное, «новый мир», о котором думал Меноккио, был на нее похож.