Александр Секацкий - Дезертиры с Острова Сокровищ

В этих словах владельца киосков была горькая правда. В столицах и уж тем более в провинции достаточно обширный социальный слой не способен ни к какой работе вообще. Вот почему, несмотря на безработицу и нищету «коренного населения», на стройках трудятся турки, ремонтом занимаются молдаване, маршрутки водят граждане Украины и так далее. На российском рынке труда такой отечественный товар, как «рабочая сила», практически отсутствует. Все россияне, сохранившие трудоспособность (и жизнеспособность), где-то работают. Чиновники, как всегда, на своих местах, вакансий там не бывает в принципе, корпус интеллигенции худо-бедно укомплектован, охранники (по-видимому, последняя социальная ниша, заполняемая трудоспособными россиянами мужского пола) тоже сомкнули свои ряды. Кстати, создается впечатление, что охранник– это на сегодняшний день самая популярная и самая массовая профессия для мужчин с городской пропиской. И всё. Отечественный рабочий класс в большинстве своем демобилизован и распущен, и похоже, что назад его уже не собрать. Зато сформировался огромный арьергард люмпенизированных элементов, очень напоминающих «перерожденцев», описанных Татьяной Толстой в романе «Кысь». В этом романе-антиутопии перерожденцы, лишь внешне сохраняющие человеческий облик, выведены как результат всеобщей ядерной войны. Действительные перерожденцы являются результатом грандиозной социальной катастрофы, разворачивавшейся толчками в течение целого века.

Их, увы, очень много. Некоторых можно сразу определить по виду, по голосу, по запаху. Другие умеют маскироваться, но, как правило, не нужно ждать пяти дней, чтобы понять, что имеешь дело с перерожденцем. Бомжи, спивающиеся и уже спившиеся люди, многие с генетическими отклонениями, все – с профессиональной бестолковостью и социальной беспомощностью. Они – безусловная часть народа, нередко принимаемая за весь народ. Можно сколько угодно оплакивать их горькую участь или обвинять «антинародный режим», допустивший и допускающий такое. Но даже самый «народный» режим уже едва ли что-то мог бы для них сделать. Если быть честным хотя бы с самим собой, придется признать, что в этом миреперерожденцы уже не спасаемы. По большому счету земное милосердие может облегчить их участь лишь одним способом – открытием гигантского социального хосписа. С той же целью, с какой открывается любой хоспис, – чтобы уменьшить ежедневную порцию страданий. Впрочем, вряд ли кто из политиков решится на это даже намекнуть, а стало быть, вымирать эти бедолаги будут, как и прежде, без всякой анестезии.

Если отбросить некоторый излишний и неточный пафос, обусловленный реалиями тогдашнего времени, автор, в сущности, оказался прав. И в том, что «возвращение к прежней жизни» – это всего лишь пустая отговорка, ведь именно неприятие участи «полноценного члена общества» и поставило аутсайдеров в положение «вне игры». И в том, что политики так и не предложат беднягам ничего приемлемого, кроме милостыни социальных программ. Неизлечимость социальной онкологии в рамках общества потребления была вызвана самим фактом загрязненности человеческих отношений товарообменом. Соответственно, аллергическая реакция расчеловечивания проявлялась в каждом поколении, исторически менялся (варьировался) лишь процент пострадавших да тяжесть протекания этой, говоря словами Кьеркегора, «болезни-к-смерти». Только радикальное устранение загрязняющего фактора, экзистенциального аллергена, способно было предотвратить развитие заболевания и сделать жизнь выносимой для тех, кто уже непоправимо болен.

Ассимиляция маргиналов, автохтонных обитателей дна новыми формирующимися племенами везде происходила по-разному. Скажем, парижские клошары и нью-йоркские vinos более или менее органично вписались в перпендикулярное бытие нестяжателей. В Японии адаптация прошла не столь гладко, не обошлось без потерь. Подлинная катастрофа, как уже отмечалось, постигла Россию: российские бомжи, самые расчеловеченные бездомные в мире, в соответствии с предсказанием цитированного автора просто поумирали без всякой анестезии. Подвеска могла бы спасти многих из них, как это доказывает опыт сегодняшнего дня.

Перемещение вдоль подвесной трассы по принципу «волка ноги кормят» содержит в себе как раз ту оптимальную порцию трудностей, которая позволяет поддерживать жизнь на плаву. Систематическая работа была бы уже трудностью запредельной, а доступность выпивки не сходя с места делает болезнь-к-смерти прямо-таки скоропостижной. Сравнительно недавно вокруг «точки равновесия» сформировалась небольшая, но очень колоритная нестяжательская коммуна, получившая название «митьковствующие». Эти несгибаемые наследники бомжей хранят верность своему гордому девизу: «Ни дня без рюмки!», но сохраняют при этом и своеобразное достоинство. Как ни странно, образовательный ценз этой коммуны один из самых высоких во всем нестяжательском движении – как было когда-то и у их духовных предшественников митьков, но ареал их обитания ограничивается Россией, и даже, кажется, одним только Питером. Северо-Западный совет племен попытался недавно осудить ересь митьковствующих, однако бланкисты выступили решительно против. Огласивший их позицию Купрум резонно заметил, что хотя митьковствующие практически не вносят свою лепту в подвеску, зато их вклад в бытие-поперек более чем существен…

Помимо действенного милосердия, недоступного никаким институтам благотворительности, подвеска продолжает играть роль решающего инструмента в дискредитации и преобразовании общества потребления. Можно упиваться азартом перпендикулярного бытия (как сказал поэт, «всё дуреешь на просторе»), можно обличать потреблятство со всей вещей силой красноречия и «краснодействия» (той же flash-mobилизации), можно, наконец, воспитать в себе воинственность и несокрушимость духа. Но ведь иногда необходимо хотя бы перевести дух, закрепиться на завоеванном плацдарме – а это невозможно без альтернативного способа дистрибуции вещей. Если для поддержания жизни необходимо систематически «ходить в магазин» и платить деньги, а для этого, в свою очередь, подключаться к процессу труда, то есть приносить пользу , совершать жертвоприношение чудовищу, погубившему всех донкихотов, – бунт рано или поздно будет обречен на поражение.

Но ситуация радикально меняется, когда возникает автономный круг жизнеобеспечения. Здесь циркуляция вещей и смыслов не подвержена товарной форме, здесь не действует закон стоимости. Сама же Парящая-над-Землей точно сформулировала основополагающий принцип подвески: обессмысливание товарного эквивалента, первоосновы подлости этого подлого мира. Подвеска устраняет и строгую транзитивность архаического одаривания (потлача), которая, по справедливому замечанию Леви-Строса, делала дар механическим социальным жестом, обеспечивающим воспроизводство иерархической структуры социума. Рикошетные обмены нестяжателей не поддаются расчету, неподвластны никаким исчислимым порядкам, в них словно бы встроен невидимый датчик случайных чисел. Подвеска – это материальная ипостась свободы.