Александр Секацкий - Дезертиры с Острова Сокровищ

Множество социальных связок носит вмененныйхарактер: стоит сказать «а», как тебе тут же припишут и «б» и «в» и остальные буквы стереотипного словосочетания; принципу вмененности поддаются и отдельные личности, и социальные субъекты. Поэтому для того, чтобы отыскать «пятый элемент», нужно высвободить из нейтрализующих связок четыре предшествующих, при этом необходимо еще уложиться в невозобновимый ресурс времени. Тогда может даже оказаться, что пятый элемент сам собой укладывается в конфигурацию образовавшегося проема – и мир внезапно освещается светом расшифрованного имени Бога.

Примерно так и получилось у бланкистов и других дезертиров с Острова Сокровищ. Все элементы нестяжательской практики встречались по отдельности и в комбинации с другими стихиями, которые не просто нейтрализовали их вещую силу, но зачастую не позволяли даже заподозрить ее наличие. Попробуем вначале рассмотреть извлеченные стихии в их чистоте, в той отдельности, в которой некоторые из них оказались неузнаваемыми, а другие просто засверкали неожиданными гранями.

Начнем с христианства. По своему духу и изначальному пафосу это одна из самых нестяжательских религий на свете, словно бы специально предназначенная для бездомных, но отнюдь не раздавленных своей бездомностью и бесприютностью людей (чего не заметил даже Ницше). В стихийной чистоте, в несвязанном виде христианство существовало только три-четыре столетия – это были столетия духовного новаторства, время великого исторического триумфа христианства, в значительной мере определившего потенциал европейской цивилизации от беспрецедентных подвигов веры до открытия Америки и расцвета науки. Затем начались века превратности, когда вещая сила христианства была нейтрализована и парализована институциями царства кесарева, отцедившими жидковатую кашицу из пищи духовной, предложенной Иисусом. Институализованная церковь превратилась в гигантскую Машину Спасения, работающую на холостых оборотах. Воистину удивительным событием ознаменовалась эпоха Реформации: христианство, ставшее к этому времени простой санкцией цинизма (что и обусловило феномен Возрождения), было вырвано Лютером из связки и возведено к состоянию чистой стихии – но лишь для того, чтобы совпасть со своей абсолютной противофазой, с квинтэссенцией стяжательства и духа наживы. Так возникла знаменитая протестантская этика, одухотворившая в конечном итоге мир фарисеев и жлобов, мир, в котором Иисус не удостоился бы даже распятия, а был бы попросту не замечен – мало ли шляется бродяг, не способных приносить никакой пользы…

Однако пример этот очень поучителен и достоин отдельного философского исследования, ведь он свидетельствует, что первоэлементы, которые удалось стабилизировать в их точной противофазе, способны активировать огромный заряд преобразующей деятельности, пусть даже в режиме ускоренного истощения изначальной силы. Если представить себе, что девиз «Обогащайтесь!» был бы провозглашен напрямую как идеал и духовная цель общества, он и в малой степени не смог бы стать тем генератором накопления, каким стал призыв «Служите Господу вашему!», понимаемый в духе протестантской этики.

История культов знает множество примеров иррациональных преломлений трансцендентного: жрецы Изиды и служители Кецалькоатля, мусульманские суфии и чаньские наставники. Но всем им, равно как и священнослужителям, придуманным Борхесом и Анджелой Картер, далеко до таких воплощений извращенности духа, как богоизбранные инвесторы и благочестивые менеджеры среднего звена . Макс Вебер прав: именно им и только им, апостолам собственной противофазы христианства, было под силу создать индустриальное общество, перешедшее затем в постиндустриальную стадию. Они воистину сотворили царство Маммоны – при том, что сам Маммона, действуй он от своего имени, никогда не смог бы возвести столь грандиозное и прочное царство.

Между тем свободный радикал христианства, «пойманный» в молекуле пользоприношения, совершил всю полезную работу , которую только можно было выжать в условиях хищнической растраты невозобновимого ресурса. Духовный заряд протестантской этики выдохся уже к началу ХХ века, как это и признавал сам Вебер. К началу следующего столетия первоэлемент христианства был вытеснен из активной противофазы и нейтрализован, «успокоен» цепями социальной инерции. Бланкисты застали духовное начало веры полностью распыленным, а христианское community безнадежно демобилизованным, напрочь забывшим о том, что такое земной вкус трансцендентного.

На наших глазах племена джунглей и прерий вновь приступили к радикализации христианства в некотором, почти химическом смысле, извлекая свободный радикал веры Христовой из инертной молекулы формального благочестия. Мы видим, что новыми душепреемниками вера в качестве comme il faut как разновидности службы или процесса производства полезного душеспасительного товара (и в этом качестве неуклонно проигрывающая конкуренцию психоанализу) принципиально не воспринимается; подавляющая часть прежнего наследия просто брошена как нечто неисправимое и мертвое. Сегодня происходит возвращение к самой ранней евангельской развилке, к чистоте первоэлемента, к изначальной стихии, еще не замутненной историческими превратностями. Тем самым духовная практика христианства становится пригодной для новых комбинаций, это особенно важно, учитывая, что контакты других проводков тоже «зачищены». Рассмотрим их вкратце.

В сберегающей экономике практика дарения предстает ничтожной величиной, которую можно просто не учитывать в балансе товарно-денежных потоков. Принятые сегодня подарки по своему происхождению суть те же товары: если вдуматься в выражение «массовая закупка рождественских подарков», оно, пожалуй, окажется не менее странным, чем «благочестивый менеджер среднего звена». Потребность дарить перехвачена и фальсифицирована на корню принципами товарообмена, и распознать в ней могучую самостоятельную силу (стихию) отнюдь не просто. А ведь как свидетельствует антропология, потлач, предшествующий сберегающей экономике тип дистрибуции вещей, в свое время безраздельно властвовал над обменами. Архаическое дарение было оформлено и, так сказать, обуздано ритуалом, но оно сохраняло открытость вовнутрь, психологическую достоверность причастности к стихии. Дилемма «быть или иметь», сформулированная Фроммом, не может возникнуть, когда сама жизнь (непосредственный обмен веществами жизни) предстает как иллюминация дарения. Сбереженное, сэкономленное бытие, подтверждаемое накоплением вещей и противостоящее трате, безоглядной предъявленности к проживанию , – это дилемма именно общества потребления, где всепроникающая экономия становится наконец экономией самой жизни. Время не тратится понапрасну на беспечное проживание, а конвертируется в сумму вещей, имеющую определенное денежное выражение.