Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

Первый и изначальный странник — это плотник-ремесленник. Но ремесленник не является ни охотником, ни земледельцем, ни животноводом. Он — ни веяльщик, ни гончар, занимающиеся кустарной деятельностью лишь вторичным образом. Скорее, ремесленник — это тот, кто следует за материей-потоком как чистой продуктивностью: следовательно, в минеральной форме, а не в растительной или животной формах. Это не человек земли или почвы, а человек недр. Металл — чистая продуктивность материи, так что тот, кто следует за металлом — производитель объектов по преимуществу. Как показал Гордон Чайльд, металлург — это первый специализированный ремесленник, и в данном отношении он формирует некое тело (тайные общества, гильдии, товарищества). Ремесленник-металлург — вот странник, ибо он следует за материей-потоком недр. Конечно же металлург пребывает в отношении с «другими», другими почвы, земли или неба. Он пребывает в отношении с земледельцами оседлых сообществ и с небесными функционерами империи, сверхкодирующими такие сообщества, — действительно, он нуждается в этом, чтобы выжить, он в самом своем существовании зависит от имперского сельскохозяйственного резерва. [557]Но, работая, он вступает в отношения с обитателями леса и частично зависит от них — он должен устраивать свои мастерские вблизи леса, дабы иметь необходимый уголь. В своем пространстве он вступает в отношения с кочевниками, ибо недра объединяют почву гладкого пространства с землей рифленого пространства — в аллювиальных долинах имперских земледельцев нет шахт, нужно пересечь пустыни, достичь гор, а вопрос контроля над шахтами всегда затрагивает номадические племена, любая шахта — линия ускользания, взаимодействующая с гладкими пространствами; причем надо учесть, что и сегодня этому есть эквивалент — проблемы с нефтью.

Археология и история остаются странно сдержанными относительно вопроса о контроле шахт. Случалось, что у империй с сильной металлургической организацией не было шахт; Ближний Восток испытывает нехватку в олове, столь необходимом для изготовления бронзы. Большое количество металла прибывает в виде слитков и издалека (как олово из Испании или даже из Корнуэля). Столь сложная ситуация предполагает не только сильную имперскую бюрократию и разработанные и далеко раскинувшиеся торговые сети. Она предполагает всю подвижную политику, где Государства встречаются лицом к лицу с внешним, где крайне разные народы сталкиваются или договариваются о контроле над шахтами в том или ином аспекте (добыча, древесный уголь, мастерские, доставка). Мало сказать, что существуют войны и рудниковые экспедиции; или обратиться к «евразийскому синтезу номадических мастерских от подступов к Китаю до западных пределов», и констатировать, что «номадические популяции были в контакте с главными металлургическими центрами древнего мира с доисторических времен». [558]Скорее, надо было бы узнать, каковы отношения у кочевников с этими центрами, с кузнецами, коих они сами используют или часто посещают, с собственно металлургическими народами и группами, являвшихся их соседями. Каково положение на Кавказе и в Алтае? В Испании и в Северной Африке? Шахты — источник потока, смеси и ускользания, почти не имеющего эквивалентов в истории. Даже когда они хорошо контролируются империей, владеющей ими (случай китайской империи, случай римской империи), есть крайне важное движение тайной эксплуатации, а также движение шахтерских альянсов с номадическими и варварскими вторжениями или с крестьянскими мятежами. Изучение мифов и даже этнографические размышления о статусе кузнецов уводят нас от этих политических вопросов. Дело в том, что у мифологии и этнографии в этом отношении отсутствует здравый метод. Мы слишком часто спрашиваем себя, как другие «реагируют» на кузнеца: тогда мы впадаем во все пошлости, касающиеся амбивалентности чувства, мы говорим, что кузнеца, одновременно, чествуют, его опасаются и он презираем — он более или менее презираем у кочевников, его более или менее чествуют у оседлых. [559]Но так мы утрачиваем причины данной ситуации, специфику самого кузнеца, несимметричное отношение, какое он сам поддерживает с кочевниками и с оседлыми, тип аффектов, каковые он изобретает (металлический аффект). Прежде чем отыскивать чувства других к кузнецу, надо вначале самого кузнеца оценить как Другого; как таковой, он обладает различными аффективными отношениями с оседлыми и с кочевниками.

Не бывает кочевых и оседлых кузнецов. Кузнец является блуждающим, странствующим. Особенно важным в этом отношении является то, как живет кузнец: его пространство — это ни рифленое пространство оседлого населения, ни гладкое пространство кочевника. У кузнеца может быть палатка, он может иметь дом, но обитает он в них как в каком-то временном «пристанище» («gote») — подобно самому металлу, — как в каком-то гроте или дыре, хижине, наполовину или полностью врытой в землю. Он — троглодит, но не по своей природе, а благодаря искусству и потребности. [560]Блестящий текст Эли Фор упоминает об инфернальном поезде странствующих народов Индии, продырявливающих пространство и порождающих фантастические формы, соответствующие этим прорывам, жизненным формам неорганической жизни. «На берегу моря, у подошвы горы они встречали гранитную стену. Потом все они входили в гранит, в его тени они жили, любили, работали, умирали, рождались, а три или четыре века спустя они снова идут дальше, пересекая гору. За собой они оставляли пустую скалу, галереи, выдолбленные во все стороны, высеченные, вылепленные перегородки, естественные или искусственные опоры, врытые за этот период времени, десять тысяч ужасных или прекрасных фигур. <���…> Человек здесь без боя соглашается на свое могущество и на свое небытие. Он не требует от формы утверждения определенного идеала. Он извлекает ее необработанной из бесформенного такой, какой ее навязывает бесформенное. Он использует сумрачные впадины и неровности скалы». [561]Металлургическая Индия. Он сверлит горы, вместо того чтобы взбираться по ним, роется в земле, вместо того чтобы рифлить ее, дырявит пространство, вместо того чтобы сохранять его гладким, превращает землю в швейцарский сыр. Образ из фильма [Эйзенштейна] «Стачка» разворачивает дырчатое пространство, откуда поднимается весь растревоженный народ, причем каждый выходит из своей дыры как на полностью заминированное поле. Знак Каина — телесный и аффективный знак недр, пересекающий одновременно и рифленую землю оседлого пространства и номадическую почву гладкого пространства, не останавливаясь ни на том, ни на другом: бродячий знак странствия, двойная кража или двойное предательство металлурга, уклоняющегося как от сельского хозяйства, так и от разведения животных. Должны ли мы сохранить имя Каинитов, или Кинеян, за такими металлургическими народами, преследующими глубины Истории? Доисторическая Европа пересечена народами-с-боевыми-топорами [peuples-aux-haches de combat], прибывшими из степей подобно обособленному металлическому ответвлению от кочевников, и народами, известными своими кол околообразными гончарными изделиями [gens du Campaniforme], народами-с-чашеобразными-вазами [peuples-aux-vases calices], происходящими из Андалусии, обособленное ответвление металлургического сельского хозяйства. [562]Странные народы, долихоцефалы и брахицефалы, которые смешиваются и множатся во всей Европе. Не являются ли они теми, кто держит шахты, дырявит европейское пространство во всех направлениях, конституируя наше европейское пространство?