Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

Значит, речь идет о том, что молярное и молекулярное отличаются не только по размеру, масштабу или измерению, но и по природе рассматриваемой системы отсчета. Тогда, возможно, слова «линия» и «сегменты» следует сохранить за молярной организацией и подыскать другие слова, которые больше соответствовали бы молекулярной композиции. Действительно, каждый раз, когда мы можем приписать линии хорошо определенные сегменты, то замечаем, что она продолжается в иной форме, в потоке квантов. И каждый раз мы можем расположить «центр власти» как бы на границе между этими двумя формами и определить его не через абсолютное осуществление в некой области, а через относительные адаптации и конверсии, которые он вызывает между линией и потоком. Возьмем, к примеру, монетарную линию с сегментами. Эти сегменты могут быть определены с разных точек зрения — например, с точки зрения бюджета предприятия: общая сумма заработной платы, чистая прибыль, зарплата руководства, процент капитала, резервы, инвестиции… и т. д. И такая линия денег-платежей отсылает к совсем другому аспекту: а именно, к потоку деньги — финансирование, включающему в себя уже не сегменты, а, скорее, полюса, сингулярности и кванты (полюса потока суть создание и исчезновение денег, сингулярности — номинальные денежные средства, кванты — инфляция, дефляция, стагфляция и т. д.). В этом отношении мы могли бы говорить о «мутирующем, конвульсивном, креативном и относящемся к кровообращению потоке», связанном с желанием и всегда расположенном ниже той твердой линии и сегментов, которые определяют процентную ставку, предложение и спрос. [256]В платежном балансе мы обнаруживаем бинарную сегментарность, которая отличает, например, так называемые автономные операции от так называемых компенсирующих операций; но как раз движения капитала не позволяют себе сегментироваться таким образом, ибо они являются «наиболее разложенными, в зависимости от своей природы, своей длительности, личности кредитора или должника», так что мы «уже совсем не знаем, куда поместить линию» по отношению к этому потоку. [257]Между такими двумя аспектами есть не менее постоянная корреляция, поскольку именно благодаря линеаризации и сегментации потоки иссякают, но также именно линеаризация и сегментация зачинают новое творение. Когда мы говорим о банковской власти, сконцентрированной именно в центральных банках, то речь на самом деле идет об относительной власти, направленной на то, чтобы регулировать «настолько, насколько» возможно коммуникацию, конверсию, коадаптацию двух частей круга. Вот почему центры власти в большей мере определяются тем, что от них ускользает, или своим собственным бессилием, чем собственной зоной могущества. Короче, молекулярное, микроэкономика, микрополитика определяются не незначительностью своих элементов, а природой своей «массы» — квантовым потоком как противоположностью линии из молярных сегментов. [258]Задача приведения в соответствие сегментов и квантов, задача урегулировать сегменты в соответствии с квантами предполагает, скорее, изменения ритма и модуса — что с грехом пополам делается, — нежели подразумевает всемогущество; и всегда что-то ускользает.

Можно взять и другие примеры. Так, когда мы говорим о власти Церкви, то эта власть всегда ассоциировалась с определенным администрированием греха, обладающим сильной сегментарностью — роды греха (семь смертных грехов), единицы измерения (сколько раз?), правила эквивалентности и искупления (исповедь, покаяние…). Но всегда есть что-то весьма отличное, хотя и дополнительное, что можно назвать молекулярным потоком греховности — последний тесно охватывает линейную зону, будто переговаривается через нее, но сам заключает в себе лишь полюса (первородный грех — искупление или благодать) и кванты («грешник, не дошедший до осознания греха»; грешник, осознающий грех; грешник продолжающий грешить, осознавая грех [259]). То же можно было бы сказать и о потоке преступности, в противовес молярной линии юридического кода и ее разбиений. Или же, когда мы говорим о военной власти, о власти армии, то рассматриваем линию, хорошо сегментированную согласно военным типам, кои в точности соответствуют развязавшим войну государствам и тем политическим целям, которые эти государства преследуют (от «ограниченной» войны до войны «тотальной»). Но, согласно интуиции Клаузевица, машина войны весьма разнообразна, то есть существует поток абсолютной войны, текущий между наступательным и оборонительным полюсами и отмеченный лишь квантами (материальные и психические силы, подобные номинальным наличным средствам войны). О чистом потоке можно сказать, что он абстрактен, хотя и реален; идеален, хотя и эффективен; абсолютен, хотя и «дифференцирован». Верно, что мы схватываем поток и его кванты только через индексы сегментированной линии; но, напротив, и линия, и индексы существуют лишь благодаря омывающему их потоку. В любом случае, мы видим, что сегментированная линия (макрополитика) погружается и продолжается в квантовом потоке (микрополитика), непрестанно перестраивающем и сотрясающем ее сегменты:

А: потоки и полюса

а: кванты

b: линия и сегменты

В: центр власти

(Совокупность — это круг или период )

Воздадим должное Габриэлю Тарду (1843–1904): его давно забытое произведение вновь обрело актуальность под влиянием американской социологии, а именно микросоциологии. Тард был раздавлен Дюркгеймом и его школой (в полемике, похожей на полемику между Кювье и Жоффруа Сент-Илером и столь же грубой). Дело в том, что привилегированным объектом Дюркгейм считал великие коллективные представления, обобщенно бинарные, резонирующие и сверхкодированные… Тард возражает, что коллективные представления предполагают как раз то, что нужно объяснить, а именно, «подобие миллионов людей». Поэтому Тард интересуется, скорее, миром деталей, или миром бесконечно малого — мелкие имитации, оппозиции и изобретения, составляющие всю субрепрезентативную материю. И наилучшие страницы Тарда посвящены анализу мелких бюрократических или лингвистических нововведений и т. д. Последователи Дюркгейма ответили, что речь у Тарда шла о психологии или о интерпсихологии, а не о социологии. Но это верно лишь на первый взгляд, в первом приближении: микроимитация, по-видимому, действительно имеет место между одним индивидом и другим. Но в то же самое время и на более глубоком уровне она относится к потоку или к волне, а не к индивиду. Имитация — это распространение потока; оппозиция — это бинаризация, создание бинарных потоков; изобретение — это сопряжение или соединение разных потоков. Так что же такое поток, согласно Тарду? Это — вера или желание (два аспекта любой сборки), поток — это всегда поток веры и желания. Веры и желания суть основы любого общества, ибо они — потоки, и как таковые являются «квантифицируемыми», это подлинные социальные Количества, тогда как ощущения качественны, а представления — простые равнодействующие. [260]Таким образом, бесконечно малые имитация, оппозиция и изобретение подобны квантам потока, маркирующим распространение, бинаризацию или сопряжение вер и желаний. Отсюда важное значение статистики при условии, что она занимается крайностями, а не только «стационарной» зоной представлений. Ибо, в конечном счете, нет никакой разницы между общественным и индивидуальным (или интериндивидуальным), а есть разница между молярной областью представлений — коллективных или индивидуальных — и молекулярной областью вер и желаний, где различие общественного и индивидуального теряет всякий смысл, ибо потоки уже не приписываются индивидам, сверхкодируемым коллективными означающими. В то время как представления уже определяют крупные совокупности или детерминированные сегменты на линии, веры и желания суть помеченные квантами потоки, которые создаются, иссякают или трансформируются, добавляются один к другому, изымаются или комбинируются. Тард — изобретатель микросоциологии, коей он дает собственное расширение и собственные масштабы, заранее разоблачая те ошибки, жертвой которых она будет.