Александр Секацкий - Философия возможных миров

Однако это блаженное единство неизбежно распадется в тот момент, когда в силу каких-то причин соединительный черенок иссохнет, надломится и полуженщина-полуплод упадет в густую высокую траву под деревом. Картина Магритта умалчивает о том, что должно произойти после того…» [16]

Почти все, что может произойти «после того», уже произошло: и полуженщина-полуплод Магритта, и «ролия», и кошка Жидохла остались в Эдеме. В результате «грехопадения», связывания в природу, все эти комплекты были раскомплектованы, суперпозиции сменились «простыми соотношениями с самим собой», которыми и конституируется Dasein. Впрочем, все, да не все – мы не знаем ни точного числа остаточных суперпозиций, ни частоты их распадений, в результате которых, в частности, выдергивают людей . Для Серенького Волчка все еще есть работа. Хочется привести еще одно, удивительное по своей сохранности и «узнаваемости» воспоминание Мартынова, тем более что оно касается потусторонних кошачьих:

«Иллюстрации к “Алисе в Стране чудес” и к “Алисе в Зазеркалье” в детстве производили на меня какое-то магическое впечатление, и я мог рассматривать их часами, но почему-то особое внимание привлекали иллюстрации, связанные с Чеширским Котом, на которых изображалось его поэтапное исчезновение. Сначала кот сидел на ветке, потом от него оставалась одна улыбка, потом не оставалось ничего, а потом так же поэтапно, но в обратном порядке он появлялся в другом месте. Наверное, именно эта способность к чудесному перемещению в пространстве, при котором, исчезнув из одной точки пространства, можно было тут же оказаться в любой произвольно выбранной другой точке, послужила толчком для возникновения в моем сознании одной формулы: “Коты везде, коты кругом, коты построили свой дом”. Действительно, исходя из опыта Чеширского Кота, можно заметить, что кот – это такое существо, которое может находиться сразу “везде” и “кругом”, ибо в любой момент он может появиться в любой произвольно выбранной им точке пространства. Вместе с тем он может и не находиться там, где находится, о чем свидетельствует ситуация с черной кошкой Конфуция…» [17]

Эти котики не так уж безобидны, как может показаться на первый взгляд. Их невинность зависит от опыта забвения затянувшейся раны. Читая Мартынова, я вспомнил своих котиков, а заодно и тогдашнее чувство приближения к страшной, тщательно охраняемой тайне. Каждое лето родители возили нас с братом в отпуск в деревню. Путь лежал через Москву, где мы на несколько дней останавливались у тетушки, а из окна дома, где мы останавливались, были хорошо видны огромные буквы: «Салон Трикотажница» – характерная реклама советских времен. Когда нас укладывали спать, буквы уже светились голубоватым неоновым светом, и не смотреть на них было нельзя. Надпись очень беспокоила меня, и я уже в шесть лет понял, в чем дело: надпись была шифровкой. Причем шифровкой, воплощающей некую тайну мира и адресованной лично мне. Шифровка гласила: ТРИ КОТА ЖНЕЦА (у шестилетнего ребенка грамматика не вызывала сомнений). Каждый год послание передавалось заново с неослабевающей силой, завораживающее ощущение причастности к Тайне было связано с тем, что никто ничего не подозревал: в доме жили люди, другие люди ходили мимо, смотрели на эти светящиеся буквы, но только мне одному доставлялось послание. Я долго смотрел на него, облокотившись на подушку, тогда буквы расступались и возникали три кота, они сплетались хвостами и каждый держал в лапах серп… Три кота-жнеца. Настоящее озарение, впрочем, настигло меня не сразу, лишь в четвертый приезд, когда все в точности повторилось, – тогда я понял, что эти три кота – мои грозные покровители, что они помогут мне в разрешении неразрешимых загадок, но они же когда-нибудь расцепят свои хвосты, и тогда я исчезну. Непередаваемо манящее ощущение тайного знания перемежалось нешуточным ужасом. Резонанс ужаса такой же модальности я потом испытал еще только раз, когда на мосту выдернули Витька со свистом. Страхи разного рода, конечно, приходилось испытывать время от времени, но они были не сравнимы по степени, а главное – по качеству: даже страх смерти как смерти вообще относится к иной модальности. Вывеска вскоре померкла в сознании, но все же три кота-жнеца изредка всплывали – в частности, при чтении Мартынова. Да и кот Шредингера, тотемное животное квантовой механики, быть может, когда-то явился своему создателю, маленькому Эрвину, в какой-нибудь схожей своей странностью ситуации и не успокоился, пока не добился своеобразной гарантии увековечивания.

По отношению к остальным психическим связям (каузальным или собственно психологическим) тут мы имеем дело с суперпозицией [18]. Жаль, что Фрейда не постигло озарение и он остановился на описании природы психического, то есть тех связей, которые так или иначе включены в континуум психики, пусть даже этот континуум содержит условно изолированные подмножества «я», «оно» и сверх-«я». В отличие от фиксаций, суперпозиции не причастны к развитию либидо (Эроса), они не поддаются сублимации или рационализации, не присутствуют ни в каких «ошибочных действиях»; они как бы не смешиваются с «остальной» психической реальностью, но могут быть «перещелкнуты» [19], как каналы телевизора, – другое дело, что психика, у которой остается только один канал, подвергается редукции вектора состояния и теряет свое имя.

Классификация экзистенциальных и инфрапсихических комплектов все еще дело будущего, пока можно сказать, что линейные суперпозиции вида (n↑, n↓) представляют собой глубокий background. Пока неплохо было бы ввести различие между фиксациями и фиксами. Фиксации относятся, безусловно, к сфере психического близкодействия, к экономии либидо, как принято выражаться в современном психоанализе, и тем самым напоминают, скажем, электромагнитные взаимодействия внутри природы-фюзиса. Фиксы – это результат психического дальнодействия, настолько дальнего, что его принято называть трансцендентным или потусторонним. Фиксы (идеи фикс) напоминают квантовые нелокальности, каждый из «векторов состояния» пребывает только в своем поле близкодействия, происходящее в этом поле способно вызвать многие трансформации, включая смерть. Тем не менее, пока суперпозиция остается ненарушенной, трансцендентные ей события не понесут никакого ущерба. Однако опять же этот вынесенный из каузального поля объект n↑, до которого вроде никак не достать, отнюдь не чужд пребывающему здесь, в каузальном поле, объекту n↓, поскольку это, пусть парадоксальным образом, тот же самый объект! Как душа и тело или как тотем и принадлежащий к этому тотему воин. Сенсорика здравого смысла, основанная на связях каузального поля, то есть природы, считывает единственную и наиболее позднюю версию самотождественности, которую англичане называют «to stay in one peace», понятно, что символом «одного куска» является целостность тела, целостность, достигаемая силами близкодействия. Архаический способ установления идентичности не предполагал герметизации, приоритета соотношения с самим собой: достаточно было просто предотвратить ветвление миров, добиться некоторой зацепки, случайного защелкивания, всегда однократного, несмотря на любую долгосрочность, – тогда как причинная связь связывает прочно и надолго, будь она самопричинением или инопричинением. Консолидация фюзиса оставляет исходное отождествление далеко на периферии, где-то в масштабе соотношений, измеряемых «планковской длиной», «h», – но практика некаузальных отношений, отброшенная или связанная природой, вновь возобновляется в семиозисе или, скажем так, в духовной жизни.