Евгений Клюев - Между двух стульев

– Вы же не с понятием дело иметь будете, а с живыми существами!

– Именно с понятием – при чем тут живые существа? Хороши живые существа – одна вообще не дана в чувственном опыте и находится за тридевять земель, а другая на сегодняшний день спит как мертвая, то есть все равно, что отсутствует в мире! – Слономоська сокрушенно вздохнул и вычертил еще одну бесполезную схему. – Ладно. Приведу другой пример. Предположим, я говорю, что дарю Вам на Ваш день рождения гусыню. Но я только произношу эти слова, а гусыни не даю. Сделал я Вам в таком случае подарок или нет?

– Конечно, нет! – воскликнул Петропавел.

– А по-моему, сделал! – обиделся Слономоська. – Пусть я не подарил Вам гусыни, но что-то все-таки подарил – понятие подарил, фиктивную философскую сущность подарил… Тоже немало! – Он сделал паузу и гневно добавил: – Человек Вы расчетливый и меркантильный!

Пропустив этот вывод мимо ушей, Петропавел сосредоточился на заинтересовавшей его подробности – и тут его осенило:

– Значит, речь идет о фиктивных философских сущностях! Но из этого следует, что у Вас вообще невесты как таковой нет.

– Неплохо, – поощрил Слономоська. – Однако то, что у меня есть невеста, следует из более ранних моих высказываний. Их было два. Произнесу эти высказывания от третьего лица: Тридевятая Цаца – невеста Слономоськи; Спящая Уродина – невеста Слономоськи. Стало быть, в качестве предпосылки годится утверждение: у Слономоськи есть невеста.

– Да пусть у Слономоськи будет хоть пять невест! – вспылил Петропавел, которому все это уже надоело.

– Пусть! – покорно согласился собеседник. – Нам с Вами дела нет до Слономоськи.

– То есть как? – оторопел Петропавел. – До самого себя Вам, что ли, нет дела?

– Почему до самого себя? Ведь это Вы квалифицировали меня как Слономоську! А я не Слономоська, точнее, Слономоська – не я. Если бы я был Слономоськой, я не стал бы разговаривать с Вами после того, как убедился в том, что Вы – свинья. Даже две свиньи.

– Сами Вы две свиньи! – дошел до ручки Петропавел.

– Не надо быть таким обидчивым, – вежливо сделал замечание Слономоська. – Вам это не идет. Поговорим лучше о деле, которому мы служим… Через час сюда прибудет Паросенок – мы сгоняем за Тридевятой Цацей – хорошо бы ей быть где-нибудь поближе: вдали она уж очень велика! – и Бон Жуаном, доставим их сюда, и я покажу путь к Спящей Уродине. Он долог и труден, а знаю его один я, но тайну эту унесу с собой в Вашу могилу.

Услышав про могилу, Петропавел только покачал головой.

Удивительно было уже то, как Паросенок смог, не сбавляя скорости, везти на себе такую громадину – Слономоську, не говоря уже о том, что под силу ему оказались и четыре пассажира, опять-таки включая пресловутого Слономоську. Однако он благополучно доставил всех четырех на окраину НАСЕЛЕННОГО ПУНКТИКА, чтобы не будоражить горожан и не пробуждать в них желания водить Слономоську.

На протяжении всего пути Бон Жуан любезничал с Тридевятой Цацей, не обращая никакого внимания на спутников, что, впрочем, не раздражало последних: они были заняты – со страшной силой дулись друг на друга и раздулись до невероятных размеров, чуть не вытеснив с ограниченного все-таки пространства Паросенка довольно большую Тридевятую Цацу и Бон Жуана. Тридевятая Цаца всю дорогу вела себя неописуемо странно: она выла по-волчьи и пыталась разрисовать фломастером плащ Бон Жуана – причем хотелось ей цветами, а получалось – плодами.

Уже на окраине города, улучив момент, пока Бон Жуан смывал с плаща плоды в маленькой луже, где лежал Б. Г. Мот, Слономоська кое-как втолковал Тридевятой Цаце, что от нее требуется. Она, кажется, поняла это, выразив понимание весьма причудливым образом: конским храпом с перемежающейся хромотой. После объяснения Слономоська увел все еще сердитого на него Петропавла, чтобы Тридевятая Цаца в спокойной обстановке могла объяснить Бон Жуану его задачи.

Когда же прошло достаточно времени, чтобы Бон Жуан осознал значимость возложенных на него обязанностей, Слономоська вместе с Петропавлом подошел к уже любезничавшей паре и обратился ко всем троим.

– Друзья, римляне и сограждане! – он цитировал не «Цезаря» Шекспира, а «Охоту на Снарка» Льюиса Кэрролла, но никто из присутствующих ни того ни другого не читал и цитаты не опознал. – Наши с вами задачи, пожалуй, посложней, чем у Боцмана, Булочника, Барристера, Бандида и других!.. – Слономоська настойчиво продолжал без ссылок цитировать никому не известный текст. – Вспомним этих славных людей: им достаточно было только поймать Снарка – целовать же его было необязательно. Нам с вами Спящую Уродину целовать – обязательно! И от того, правильно ли мы ее поцелуем, зависит наше будущее. Я не стану рисовать вам его в радужных красках: очень может быть, что все мы погибнем от руки или ноги Спящей Уродины, когда та наконец проснется. Но это пустяки. Такой смерти бояться не надо!..

Друзья! Трудно сказать, что ожидает нас, – ясно одно: так продолжаться больше не может. Отныне Спящая Уродина не должна лежать непоцелованной где-то там, далеко от нас. Она должна лежать среди нас – поцелованной…

– …или мертвой! – неожиданно ввернула Тридевятая Цаца и дико захохотала.

– Что Вы имеете в виду? – испуганно спросил Слономоська.

– Ах, да ничего! – прошептала Тридевятая Цаца на ухо Слономоське, после чего, наклонившись к уху Бон Жуана, гаркнула туда: – Это я так! Для странности! – А тот горячо зааплодировал в ответ.

– Чему Вы аплодируете? – возмутился Слономоська.

Бон Жуан повернулся к нему спиной и громко спросил у Тридевятой Цацы:

– Разве этот Слономоська – женщина? Почему он хочет, чтобы я разговаривал с ним? Спросите его самого о его поле!

Тридевятая Цаца спросила. Слономоська ответил, что он не женщина.

– Как он ответил? – поинтересовался Бон Жуан.

Тридевятая Цаца повторила ответ Слономоськи, а Бон Жуан сказал в пространство:

– Как часто мы по собственной воле оказываемся в дурацком положении!

– Выступаем в полночь! – рявкнул вдруг Слономоська прекратив косвенные препирательства с Бон Жуаном.

Это заявление возмутило уже Петропавла:

– Почему в полночь? Другого времени, что ли, нет?

– Это самое неудобное время, какое я могу предложить! -мстительно произнес Слономоська.

Петропавел глубоко вздохнул и спросил:

– Когда же у вас тут полночь?

– Полночь уже наступила! – быстро откликнулся Слономоська. – Так что мы опоздали и должны теперь очень спешить.

Глядя на ослепительное солнце, Петропавел просто вознегодовал:

– Вот еще, спешить! До сих пор не спешили, а теперь будто что-то случилось: мы, что, в какое-нибудь определенное время должны ее целовать?