В Библер - От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век)

Предполагаю, что идея личности есть - в контексте культуры - идея регулятивная, направляющая душевную жизнь индивида; это - горизонт (как известно, все время отодвигаемый) индивидуального бытия, но вовсе не "наличное" бытие140. В этой идее индивид - в напряжении эстетической деятельности и нравственных перипетий - мысленно ставит себя на грань "последних вопросов бытия" (см. Бахтин о поэтике романов Достоевского), ставит себя в предполагаемую точку сосредоточения бытия в одно неделимое целое. В одну временную точку сосредоточивается вся моя жизнь - от рождения до смерти, и - далее - в мгновение моего настоящего сосредоточивается вся история (в прошлое и - в будущее) человеческого духа. Из этой "точки" каждый мой поступок может и должен быть совершаем как поступок всей жизни, как жизнь-поступок - в предвидении ее начала и конца. Обнаруживается и из-обретается полная ответственность индивида за свою жизнь (судьбу), за судьбу истории. Феноменологически сие невозможно, я живу ото дня - ко дню. Не зная ни начала, ни конца... Но - регулятивно - именно жизнь индивида "в горизонте личности", в идее личности, неповторимой для каждой особенной культуры, и характеризует смысл акта самодетерминации. В этом акте достигается личная целостность (замкнутость, завершенность) всей моей жизни, осознается своеобразное (для данной культуры) единство судьбы - в одной какой-то, привилегированной точке (см. ниже), актуализируется возможность перерешить судьбу - в осмыслении ее предела.

И весь этот процесс - дело именно поэтики: совокупности эстетически необходимых форм отстранения (и остранения) индивидуальной жизни: далее совокупности эстетически значимых форм композиции, обращения к идеальному читателю (зрителю), приемов построения фабулы, ритмизации речи... Причем каждая такая система поэтики личности - исторически имманентна для той или другой культуры. Это - действительно - "историческая поэтика", если отталкиваться от определений Ал. Веселовского.

В каждой исторической поэтике, в каждой культуре формируются:

1) свои формы эстетического (и - нравственного) собирания жизни в одно мгновение;

2) свои формы "постановки" (здесь - образ театральной постановки...) этой жизни-судьбы как целого, мне пред-стоящего, вненаходимого, свои неповторимые "социумы культуры";

3) свои формы противоборства (и "дополнительности") в моей судьбе двух ее определений: с одной стороны, ее предрешенности ("сакральности"), с другой стороны, моей собственной ответственности за эту судьбу, актуальной возможности ее перерешить (из точки ее уже совершившегося окончания, замыкания). В этом третьем плане каждой культуре свойственны свои, уникальные формы такого предопределения и... перерешения судеб, свои формы перебарывания и преображения сил детерминации "извне" и "из-нутра" - в силы самодетерминации;

4) наконец, в каждой культуре есть свои формы эстетической "типологии" образов личности.

Немного - об этих четырех планах "исторической поэтики", в предложенном смысле слова:

Первый план исторической поэтики. - Формы сосредоточения жизни и личной ответственности (самодетерминации).

Для античности - это точки "акме", когда вся моя жизнь сосредоточивается в мгновение "средины бытия", - героического акта. В момент "акме" все мое прошлое и будущее - впрочем, не только мое, но - космическое - собирается в точку настоящего. Это - точки, в которых я оказываюсь ответственным за космический рок - в его бесконечно-давней завязке и в его - отодвинутой в далекое будущее - развязке, освобождении. Эти точки сопряжения рока и свободы поступка с наибольшей силой воплощены в моменты катарсиса, в предельном слиянии эстетической и нравственной составляющей...

Для средневековья - это уже не точки "средины жизни", - но - моменты исповеди, предсмертной (пусть мысленно, в момент настоящего, предвосхищаемой...) встречи времени и - вечности; это - мгновения абсолютной - в точке окончания смертной жизни - ответственности за все, вечностью обращенные на меня, последствия моего короткого земного бытия. Это странная симметрия (равновесие) моих сиюминутных поступков и - вечного возмездия.

Глубинное напряжение идеи "предестинации": безвыходное - и требующее выхода - взаимообоснование предустановленного возмездия и - свободной воли человека (парадокс перерешения вечности) - это не только утонченность официальной теологии, но - живой смысл душевной и духовной жизни средневекового индивида - в той мере, в какой он - индивид, а не безвольная "часть целого", в той мере, в какой эта индивидуальная жизнь напряжена идеей личности, неповторимой личности средневековья. Думаю, что этот живой, "экзистенциальный" (как сказали бы в XX веке) смысл трагедий предестинации наиболее остро выражен в "Исповеди" Августина. Думаю также, что трагедия эта пронизывает не только схоластические штудии, но характеризует жизнь и напряжения повседневного труда (причащение к всеобщему опыту - в точке личностной виртуозности и неповторимости) каждого средневекового мастера и подмастерья. Крестьянина и резчика по камню. Каменщика и златоткача. Характеризует те "точки", в которых индивид вынужден отделяться от гранитных платформ "коллективного бессознательного".

В Новое время "точка" ответственности за собственную судьбу растягивается в "дефис", "тире" - черту между датой рождения и датой смерти. Это гамлетовская ответственность - из жизни идущая - за свое рождение и за свою смерть. Это - втягивание, даже - втискивание всей предыдущей и последующей истории в краткое, завершенное бытие данной (отстраненной от меня) жизни, без каких-либо, повторяю, выделенных точек.

Не буду сейчас вести речь специально о XX веке - именно об этом я все время и говорю...

Второй план исторической поэтики. Формы отстранения ("постановки") моей жизни - для меня, передо мной - как единого целого, могущего быть перерешенным заново. Это - особые формы произведений, соучастие в которых актуализирует некий (античный; средневековый; нововременной...) "социум культуры". Здесь под "социумом культуры" я подразумеваю такую форму общения индивидов - изобретаемую эстетически, - в которой мое общение с другим, иным человеком осуществляется в горизонте общения личностей, то есть на во-ображаемой грани последних вопросов бытия. Это означает: осуществляется так, что общение с другими есть - в своем пределе - общение с самим собой, с моим alter ego ("Ты", насущное мне больше, чем я сам...), осуществляется как самодетерминация и возможность (свобода воли) перерешения всей моей судьбы, - в осознании ее всеобщей ответственности.

В античности (прежде всего - в Элладе) это - трагедия и схематизм катарсиса (Аристотель. Поэтика). Причем я имею в виду не только написанные и поставленные трагедии (здесь особенно характерен Софокл), но - трагедийное устроение самой жизни (и общения) античного индивида, поскольку это общение может - в своей цельности - предстать перед самим человеком. Хор. Корифей хора. Парод и стасимы. Эксод. Маски, воплощающие жесты и гримасы моментов "акме" (...гримасы эти надеты на лицо во все время действия). Перипетии. Катарсис. Все эти композиционные и фабульные подразделения трагедии (столь точно продуманные Аристотелем) - это не только форма неких классических произведений греческого духа, это форма индивидуальной жизни и общения человека античности, его жизни в "горизонте личности", в "социуме культуры". То есть жизни, "представленной", отстраненной от меня и остраненной для меня - как "произведение".